Ермолова - [72]
Осмысленной и радостной помощью была для нее помощь тем близким, которые были связаны с ней непосредственно. Помогать нм было ей так же необходимо, как дышать. Сестры ее жили более чем скромно, и Мария Николаевна опекала их всячески. Заходила к сестрам часто, хотя из-за своей безмерной занятости ненадолго, но в те полчаса, что проводила у них, сразу учитывала, в чем нужда. Молчаливо слушая, она вдруг спрашивала:
– Что же это у вас нет занавесей на окнах? Как дует…
– Да вот, никак не соберемся купить… – улыбаясь ответит Анна Николаевна. На другой день Анне Николаевне приносили большой тюк пеньковых драпировок, которые и водружались на окна…
Сидя у постели заболевшей Александры Николаевны, Мария Николаевна перебирала пальцами выношенное фланелевое одеяло и спрашивала:
– Что же это, Саня, разве у тебя нет потеплее одеяла?
На следующее утро от Кандырина приносили стеганое одеяло.
Так ни одна мелочь не ускользала от этой, казалось бы, ни на что не обращавшей внимания женщины.
На первые свои заработанные деньги она купила отцу крохотную дачку на берегу речки Лихоборки во Владыкине, позднее отстроила такую же и для сестры. Она радостно ездила туда, где впервые соприкоснулась с природой, а в последние годы ее жизни эти лачужки были ее любимым приютом.
Был в ее обиходе и случайный род помощи, когда она узнавала о болезни совершенно чужого ей человека, о том, что кто-то голодает, что какой-то курсистке нечем заплатить за право учения, что погорели в деревне.
Мне рассказывала племянница Марии Николаевны со слов своей знакомой, бывшей заведующей бельевым отделом большого магазина, как Мария Николаевна приехала туда и сказала ей: «Я к вам приду с одной девушкой. Вы поглядите на нее хорошенько и сделайте ей полное приданое. Все, что нужно. А потом отошлите по адресу, только не говорите ни в каком случае от кого это».
Это был далеко не единственный случай. Она безмолвно помогала, не терпела проявлений благодарности и никогда не рассказывала о том, что делала. Близкие узнавали об этом случайно, иногда от тех, кто получал помощь. Люди часто уходили от Марии Николаевны со слезами на глазах и тихонько шептали слова благодарности, которых не смели донести до нее.
Некоторые ее поступки узнавались случайно впоследствии. Так, в 1923 году, когда ее внук (в настоящее время психиатр) заговорил о какой-то лечебнице для нервнобольных, Мария Николаевна спросила его: «Какая это – на Полянке?» Он удивился: «Откуда вы ее знаете?» – «Так, была по делу», – кратко ответила Мария Николаевна и перевела разговор. В 1929 году, уже после смерти Марии Николаевны, он встретился с одной женщиной – врачом-психиатром. Узнав, что он внук Ермоловой, она стала тепло вспоминать Марию Николаевну как артистку и как человека, говоря, что она хорошо помнит, сколько в свое время, при старом режиме, Мария Николаевна помогала пострадавшим от него, и деньгами, и личными хлопотами, и т. д., потом перешла на ее отношение к людям и вспомнила, как во время войны к ним в лечебницу на Полянке, где она работала, приезжала Мария Николаевна. У них была пациентка, талантливая молодая девушка, помешавшаяся под влиянием тяжелых событий того времени и бредившая Марией Николаевной, в которой видела «освободительницу». Врачи решили просить Марию Николаевну приехать и навестить больную, надеясь, что волнение может быть благотворным для нее. Действительно, после свидания с Марией Николаевной в состоянии больной наступило улучшение. Мария Николаевна так никому об этом и не рассказала, но в ее архиве я нашла письмо от этой девушки, которая пишет: «Я хотела размозжить себе голову, но после вашего прихода мне стало легче, и я буду жить».
Мария Николаевна, всегда скупая на слова, редко выражала свои чувства, но любовь ее была всегда горяча и действенна.
Если вспомнить отношения Марии Николаевны к окружающим ее близким, то можно сказать, что ее чувство к матери было одним из самых глубоких, хотя и молчаливых и скрытых. Из скупых высказываний Марии Николаевны чувствовалось всегда, что ее младенчество и ее юные годы проходили всецело под знаком ее привязанности к матери, в которой были сосредоточены все душевные возможности, весь смысл трудной жизни семьи Ермоловых. Слово «мама» как-то особенно звучало всегда в ее устах.
