Эринии - [68]

— Подумай о новом завете…

— Боишься, а? — Он засмеялся. — Боишься, что у меня во рту ничего нет. Боишься, что убьешь меня и ничего не узнаешь, а живого можешь заставить говорить… У тебя нет выбора. Ты уже мой убийца. Через минуту сюда прибудет полиция. Ее вызвал мой сын… Я буду лежать внизу, на боронах… Могу туда прыгнуть сам… А ты будешь стоять на вышке. Все будут знать, адвокат старика тоже, что убил Попельский, потому что я похитил его внучка… А я погиб в муках, наткнувшись на борону… Можешь убить меня, а можешь только смотреть, как я прыгну вниз… Выбирай! Подумай над этим, но только до первого сигнала полицейских машин… Тогда я прыгну…

— Но твой сын не получит дедовых денег, если ты это сделаешь, — комиссар пытался овладеть голосом, — потому что не получит ни гроша в случае твоего самоубийства…

— Когда приедет полиция, здесь будешь ты… Все поймут, что ты меня убил!

— А эти бороны? — Попельский показал на дно бассейна. — Их я тоже туда притащил?

— Конечно. Ты их взял напрокат. Так скажут люди из аренды. — Шалаховский разразился смехом.

Попельский почти лежал на перилах. Ему казалось, что вокруг раз за разом вспыхивают белые столбы магнезии, что весь мир вокруг движется в темпе равномерных потрескиваний воображаемой фотографической вспышки, а вышка над бассейном с боронами — единственная неподвижная точка в космосе. Он оттолкнулся от перил и пошатнулся на вышке, опасно приблизившись к ее краю. Бороны крутились под ним, словно зубчатые шестерни. Он почувствовал, что теряет сознание. Упал на колени, чтобы спастись. Согнулся перед Шалаховским и склонился перед ним как в поклоне, ударяясь лбом о бетонную поверхность вышки. Преступник застыл в безграничном изумлении. Тогда Попельский напал на него.

Так же, не вставая, он кинулся на него, как зверь. Обхватил его за ноги и дернул к себе. Шалаховский грохнулся навзничь и ударился затылком о бетон. Хотя удар был сильным, преступник не потерял сознание и вполне управлял своими движениями. Когда Попельский хотел придавить его своим девяностокилограммовым весом, Шалаховский перевернулся на бок и крепко схватился за край вышки.

Теперь он лежал на животе, вцепившись ладонями в бетон. Одна рука и одна нога уже свисали над бассейном. Одно движение, один поворот туловища — и он камнем упадет вниз. Попельский встал, снова оперся на перила и замер.

— Покажи мне эту капсулу, — прохрипел он. — Покажи, тогда я тебя убью, ты бешеная тварь.

Шалаховский откинул голову в сторону Попельский и раскрыл рот. Язык вложил между десной и щекой. Между трухлявыми пеньками зубов виднелась стеклянная капсула. Тогда комиссар ударил его в лицо, попав носком ботинка прямо в челюсть. Голова Шалаховского резко отклонилась, и из открытого рта вылетел сломанный зуб. Удар отбросил его на спину, и он оказался без всякой опоры. Грохнулся вниз, махнув в полете рукой Попельскому. Тот глянул вниз и увидел, как тело Шалаховского, распятое на боронах, дергается в конвульсиях, а из одного уха вытекает кровь.

Тяжело вздохнул и быстро сбежал по лестнице вышки и спустился по лесенке в бассейн. Шалаховский был уже мертв. Попельский вытащил из кармана ножик и вонзил острие в уста лежащему. Сплюнув от отвращения, засунул пальцы в заслюненную ротовую полость и вытащил из нее стеклянную капсулку. Снял очки и посмотрел на свет. Внутри был какой-то клочок бумаги. Раздавил ботинком стекло и вынул бумажку. Он оказался чистым.

III

Попельскому было хорошо знакомо горькое чувство утраты надежды. Впервые он испытал его десятилетним мальчиком, когда смотрел в глаза своим родственникам, умоляя повторить ему известие о гибели родителей, которых убили бандиты, которые нападали на поезда в украинских степях. Тетя повторяла ему слово за словом, а он напрасно искал в ее глазах веселые искорки. С каждым звуком из ее уст у него уменьшалась надежда, что сообщение о смерти родных — лишь неудачная шутка.

Прощался он с надеждой, сидя у одра своей жены, которая родила Риту и истекала кровью, что никак не утолялась, не густела и продолжала вытекать из ее тела. Надежда улетучивалась с каждой каплей, что увеличивала кровавое пятно на ее ночной рубашке.

Прощался с надеждой, когда два года назад, весной, Рита не вернулась домой, прогуляв школу. Тогда, грязный и небритый, он просиживал целые дни в забегаловках, а надежда исчезала с каждой рюмкой, каждым приступом рвоты, каждым укусом блохи на обтянутых тканью стульях, когда он засыпал сидя, опершись лбом на залитый водкой стол.

Потерял он ее и теперь, когда Шалаховский умер, не сказав ему, где Ежик.

Попельский сидел, не заботясь испачканной одеждой, на дне бассейна, опершись спиной на бетонную стену, и смотрел на мертвого Ирода, обломки разбитой ампулки, забрызганный кровью нотариальный акт. Услышал, что к бассейну кто-то приближается. Пожалуй, это полиция, подумал он, ее, видимо, вызвал Анджей Шалаховский.

И тогда почувствовал дуновение, что ворвалось в бассейн и затрепетал страницами документа. Это был обычный ветер, но комиссар воспринял его как дуновение надежды. Анджей, может, Анджей знает, где Ежик.

Шаги остановились на краю бассейна. Попельский посмотрел вверх и вокруг него распространилась живительная прохлада. Неподалеку действительно стоял Анджей Шалаховский, олицетворение надежд.