Эрих и школьная радиостудия - [9]

____________

Ханна, Петер и Юрген застали Маргот совсем несчастной; завидя их, она сразу же разрыдалась.

— Ч-что случилось? — спросил Петер, который не мог равнодушно видеть плачущих девочек; у него самого сразу же подкатывал ком к горлу.

Маргот не отвечала; дети смущенно стояли вокруг нее. Ханна обняла Маргот за плечи.

Юрген откашлялся, потом мотнул головой и сказал умышленно грубовато:

— Что это значит, Маргот? Ты же хочешь стать пионеркой… А пионеры не ревут; если им приходится бороться с трудностями, они стараются преодолеть их. Почему ты не пришла сегодня?

Этот энергичный тон возымел свое действие. Маргот перестала плакать и начала разыскивать носовой платок. Ханна сунула ей в руку свой.

— Папа не пустил меня… — прошептала Маргот, и у нее опять навернулись на глаза слезы. — Ох, если мне нельзя стать пионеркой, тогда… тогда я…

— Сп-покойней, сп-покойней, — сказал Петер, — не т-так уж все страшно. Мы объясним твоему отцу, не б-бойся.

А Юрген добавил:

— Мои родители тоже сначала были против, но Ханне один раз сел с ними на родительском вечере и рассказал им про пионеров, а потом…

Он не договорил.

Маргот высвободилась из объятий Ханны и, широко раскрыв глаза, попятилась назад. Все обернулись, — в дверях стоял владелец магазина электропринадлежностей Хаане, отец Маргот.

— О-о, сколько гостей в моем скромном доме! — насмешливо воскликнул он. — Чему я обязан столь высокой честью? Ах, так… я… хм… мне должны объяснить. Пожалуйста, я к вашим услугам. Могу я просить уважаемых посетителей пройти туда, в столовую?

И указал рукой на дверь, приглашая их. Дети застыли на месте, растерянно глядя на него. Петер первый овладел собой и подошел к господину Хаане.

— Петер Крюгер, — сказал он официальным тоном и слегка наклонил голову. — А это мои друзья: Ханна Штэкель и Юрген Претш. Можно нам переговорить с вами, господин Хаане?

— Да, я не признаю пионерской организации, — заявил господин Хаане, когда они все уселись в столовой под лампой. — Я не признаю ее, потому что это организация политическая. Я не хочу, чтобы мою дочь вовлекали в политику.

— Откуда вы знаете, что мы политическая организация? — спросил Юрген.

— Ну, голова на плечах у меня все-таки есть. Я читаю газеты, вижу вас на демонстрациях, гляжу на ваши витрины, что вы там пишете… Как раз на нашем углу висит одна…

— Это витрина Хельмута, — заметил Юрген Петеру. — Что там сейчас висит? Ах, да, — картина, изображающая американскую войну в Корее. Мы повесили ее, потому что ненавидим войну и хотим мира. Разве вы за войну?

— Нет, разумеется, нет, — ответил господин Хаане. — Кто же будет таким безумцем, чтобы желать войны! Но я стараюсь не быть пристрастным, я пытаюсь понять обе стороны, а вас приучают к односторонней политике.

— Если на одной стороне война, а на другой мир, я даже понимать не хочу поджигателей войны, я встану на сторону мира, и все, — сказал Юрген. — Мы, ребята, тоже имеем на это право: нам нужен мир, чтобы учиться и работать.

Господин Хаане отмахнулся.

— Это все только фразы, которые вам внушили.

На скулах Петера выступили два красных пятна. Его глаза снова стали метать искры.

— Вы с-совсем не беспристрастны, господин Хаане, — возразил он почти сердито. — Вы судите о нас, не з-зная о нас т-толком, а это, по-моему, оч-чень нехорошо с в-вашей стороны. Я хочу п-предложить вам вот что: мы пригласили всех родителей на вторник, на нашу первую п-передачу; приходите вы тоже. Приходите часов в д-девять, мы покажем вам нашу пионерскую комнату, наши стенгазеты и в-вообще всю н-нашу работу. А вот когда вы все это увидите, можно нам еще раз поговорить с вами?

— Ты очень самоуверен, мой мальчик, — укоризненно сказал господин Хаане. — Разве пионеров учат так мало уважать родителей?

— П-пионеров учат верить в то, что наши род-дители желают нам т-только добра, — ответил Петер, и его слова прозвучали действительно торжественно.

Десять минут спустя господин Хаане сказал, что, если он сумеет освободиться, он, возможно, придет в школу во вторник.

И ребята ушли от него успокоенные.

Когда у человека не хватает винтика

В понедельник все еще стояла теплая погода, но старик Макелау, который сидел на скамейке у дома № 39 по Гартенштрассе и нежился на солнышке, время от времени озабоченно окидывал взглядом небо и каждый раз морщился.

— Вечером будет дождь; ногу так и ломит, — бормотал он; однако никто не обращал внимания на его слова.

В четверть третьего из ворот дома вышел Стефан. Он зажмурился от солнца, глубоко вздохнул и от избытка веселья и жизнерадостности высоко подпрыгнул на месте. Мальчики и девочки, пускавшие перед домом волчки, поглядели на него, разинув рот. Стефан показал им длинный нос и сам повертелся несколько раз, как волчок, да так, что дети, смеясь, захлопали в ладоши. Затем он засунул в рот палец и трижды громко и пронзительно свистнул. В третий раз он еще добавил искусную руладу, равной которой вы не услышали бы во всем городе. Стефан славился среди ребят художественным свистом.

Эта рулада вызвала сразу два легких движения. Слева от ворот, в окне нижнего этажа, где жил хозяин дома Либгезихт, шевельнулась занавеска, а в одном из окон второго этажа появились две встрепанные темноволосые головы. То были Рената и Вальтер, дети печатника Вегенера.