Эпоха викингов. Мир богов и мир людей в мифах северных германцев - [223]

Примитивная драма сочетает в себе устойчивость формы с пластичностью в применении. Она привязана к предопределенной модели, в которой находит выражение господствующая идея или мотив жертвоприношения, но модель обладает гибкостью, поскольку с готовностью подстраивает себя под локальные эпизоды истории в нашем понимании этого слова.

Переплетение божественной и человеческой истории вызывает недоумение у современных читателей, а иногда и недовольство довольно свободным толкованием фактов, либо, если же они люди ученые, это побуждает их к титаническим усилиям анализа и интерпретации. Примером может служить история Бальдра, сохранившаяся в двух параллельных версиях, одна – в исландской, а другая у Саксона Грамматика. По всей видимости, Саксон писал свои хроники, используя неизвестные нам источники – предания и легенды, а также произведениях клановой драмы. Его саги о Бальдре и Оллерусе, а также его миф о Хаддинге являются по сути мифами о богах, но обладают при этом чертами исторических преданий; это роднит их с легендами о Сигурде. Поскольку его источники неизвестны, нам, вероятно, никогда не удастся выяснить, насколько большую роль в формировании его стиля сыграла эвгемеристическая[167] пристрастность монаха, и его страницы навсегда останутся неподатливым материалом для исторических и мифологических спекуляций. Но если мы правы в предположении, что Саксон имел в своем распоряжении подлинные легенды, он может быть оправдан в своей вольности в обращении с материалом – сами легенды дали ему ту ручку, которая помогла ему присоединить к ним свою эвгемеристическую теорию.

В «Хвалебной песни Тору» Эйлива Гудрунарсона легенда все еще сохраняет свой первоначальный характер. В середине драпы повествование о подвигах Тора прерывается двумя строфами, в которых скальд восхваляет некий военный поход или завоевание; эти строфы по причине их острой современности и безусловной историчности деликатно изымались поздними редакторами, так как считалось, что они нарушают единство поэмы. Однако их вернее было бы рассматривать как сердце драпы – скальд гармонично вплетает реальные битвы современников в победу Тора над великанами и чудовищами, в невиданных доселе кеннингах обыгрывает реальные имена и географические названия – Гандвик Скотум, Скильдбрет, Викингар и т. д. Все это доказывает, что Эйлив находился в тесном контакте с ритуальными формами поэзии или, что более вероятно, воспроизводил в своей драпе жертвенную драму.

«Хеймдалль (…) побывал на острове Вагаскер и у камня Сингастейн: тогда у них с Локи была распря из-за ожерелья Брисингов» – так начинается рассказ Снорри о важной легенде, касающейся завоевания золота; и помимо краткого указания на сюжет мифа, нас удостоили лишь намека на то, что ценное ожерелье покоилось в глубине вод и что досталось оно Хеймдаллю. Миф подразумевает драматическую игру, разыгрываемую для того, чтобы оградить сокровища клана от поползновений сил зла и в то же время возобновить удачу, заключенную в принадлежащих ему вещах. Поэт «Вёлуспы» держал в голове эту драму, когда превратил Хеймдалля и Локи в противников в решающей битве между богами и великанами. Тот факт, что этот миф в нашей версии ставит в центр ожерелье, именуемое Брисингамен, вероятно, напоминает об индивидуальной форме драмы, рожденной в клане Брисингов (сравните с другими семейными преданиями, связанными с сокровищем, например в клане Бросингов в «Беовульфе»). Брисинги жили в Южной Германии, и перенесение их родовой легенды в Скандинавию произошло в результате заключения брачных или дружественных союзов, как это случилось с легендой о Сигурде.

Состязание между богом и демоном, тождественное закланию Фафнира, было частью жертвенной драмы у большинства народов и было увековечено в кеннингах или ритуальных формулах, которые называли золото лежбищем змея, «логовом Фафнира». В течение обряда золото на жертвеннике охраняла сила Хеймдалля.

Есть еще одна легенда, которая представляет ритуальную драму на историческом фоне; она дошла до нас под названием «Война между асами и ванами». Это разделение древних богов на две противоборствующие партии отражало различие между несходными по сути ритуалами или, скорее, между разнородными религиями. Асы – боги скотоводческих племен; ваны – божества земледельцев, их жертвенное животное – свинья, драма сосредоточена вокруг плуга и косы. Религия пахаря отличается от религии скотовода не только особенностями обрядов, но и духом неистовой экзальтации. Драма творения в большинстве религий включает в себя Hieros gamos, «священный брак», или какой-либо другой ритуал, символизирующий акт зачатия; можно предположить, что культу асов не были чужды ритуалы, связанные с зарождением клана или народа, однако обряды оплодотворения, характерные для культа землепашцев, наполненные чувственным жаром, были чужды или даже отвратительны скотоводам. В древнескандинавской литературе эротическая поэзия представлена лишь одной поэмой – «Поездкой Скирнира», и сама поэма представляет собой пересказ легенды, принадлежащей культу ванов.

Там, куда добиралось земледелие, вместе с орудиями землепашества появлялись и укоренялись обряды, характерные для культа ванов. Плуг был бесполезен, если его не сопровождали указания, как правильно обращаться с этим новым приспособлением, а указания по его практическому применению мало чем отличались от наставлений, как должно совершать обряд. Любые указания относительно возделывания почвы и обращения с семенами были бы пустым звуком, если бы не включали обряды, необходимые для того, чтобы семя взошло и дало добрый колос, «заряжающие» посевной материал «удачей». Когда землепашество распространилось в северных краях, комплекс земледельческих обрядов был включен в местное празднество блота и ассимилирован с его драмой. Культ ванов в Скандинавии восходит к тем временам, когда первый плуг взрезал почву и первая пригоршня ячменя упала в борозду, но влияние религии ванов значительно варьировалось в зависимости от того, оставалось ли сельское хозяйство занятием вторичным, как это было в большей части Норвегии вплоть до введения христианства, или занимало центральное место в качестве опоры, или «посоха жизни», как в Дании и на широких плодородных равнинах Центральной Швеции.