Эпоха рыцарства в истории Англии - [203]

«Он связал нас братскими узами и молится за наших врагов,

И любит тех, кто обманывает нас, и помогает им, когда они нуждаются в помощи,

И отвечает добром на зло, ибо Господь сам руководит им».

Добродетели, требуемые теперь, это милосердие, прощение, терпение в горе и бедности, радостное принятие всего того, что пошлет Господь. Люди не должны думать о завтрашнем дне, а любить своих собратьев, узнавать от природы как Провидение обеспечивает всех в своем «естестве», как «пост никогда не был жизнью, но средства к жизни были дарованы» – тема, которая дает поэту возможность обнажить свою страстную любовь к природе:

«Я видел солнце и море и затем пески

И где птицы и звери искали себе пару,

Диких червей в лесах и сказочных птиц

С пятнистыми перьями многих цветов».

Петр теперь объят жизнью созерцательной – той, которая сильно подходит к бедному, без средств к существованию ученому, подобно Ленгленду:

«Ибо если бы небо спустилось на землю и стало бы доступным любой душе,

То это произошло бы в монастыре или в учении...

Ибо в обитель человек приходит не браниться или браться,

Но учится учтивости и читать, и изучать книги» –

за этим отрывком следует резкое осуждение того, чем стала монастырская жизнь в современной ему Англии. В соответствии с принципом «делай больше добра», за образом жизни его героя следует путь к полному христианскому милосердию, куда бы он ни вел. «Тот, кто ничего не дает, тот не любит», – вот его принцип, и не существует границ в его проявлении.

«Иисус Христос, царь небесный,

В робе бедняка преследует нас всегда,

И смотрит на нас его глазами и с любящим одобрением,

И познает нас через наше доброе сердце».

На последней стадии своего сна поэт случайно встречается с высшей формой христианской добродетели:

«Делай только добро, мой друг, и пусть это будет тебе законом,

Любить своего друга и своего врага, вот что значит делать больше добра,

Давать и помогать молодым и старым,

Исцелять и поддерживать – вот что значит только добро».

И вдруг мы понимаем, что Петр стал первообразом самого Христа. Мы видим его как «делай только добро», въезжающего в Иерусалим, чтобы сразиться за человеческую душу:

«Этот Иисус знатного происхождения будет сражаться руками Петра

В его шлеме и его кольчуге как humana natura».

Затем следует самая замечательная сцена в поэме, Мучения Ада, когда после агонии на кресте воскресший Христос бросает Люциферу вызов в его темном государстве и, предвещаемый Светом, востребует души проклятых:

«„Кто является господином твоего искусства, – говорит Люцифер, – Quis est iste?”

„Rex glonae”, – отвечает Свет

Господин суши и моря, и всех видов добродетелей,

Герцоги этого темного места, распахните ворота,

Ибо Христос может войти к сыну царя небесного».

Затем Петр, теперь предстающий как воплощение Господа, говорит сам:

«Я и есть господин жизни, любовь – мой напиток,

И за этот напиток умер я на земле...

Теперь я вернусь как царь, венчанный ангелами,

И вырву из Ада души всех людей...

Ибо я был недобрым царем, пока не помогло мне мое милосердие».

В своей вере в полное спасение всех людей, даже проклятых, Ленгленд выходит далеко за пределы христианской теологии своего времени. Не существовало никаких научных аргументов, которые привели его к этому выводу, но его признание врожденной греховности и безнадежности человеческой природы нуждалось в прощении и возрождении, а его непоколебимая вера – в полном Божественном милосердии.

Поэтому, когда раздался пасхальный колокольный звон с Лондонских церквей, поэт пробудился -

«И позвал кит мою жену и Калотту мою дочь –

Чтить и взывать к воскрешению Господню,

И припасть к кресту у его колен и целовать его как сокровище,

Ибо благословенное тело Господа несет нам паше спасение».

Взгляд Ленгленда на христианство, как и взгляды Уиклефа, был достаточно личным. Он видел, что вера зависела не просто от следования церковной доктрине и ритуалу, – во что ни один другой человек не верил больше, чем он, – но от индивидуального стремления к истине и проведении в жизнь акта христианской любви. Она основывалась не просто на осознании жертвы Христа, но на готовности каждого последовать Его примеру. «Клирики сказали мне, – написал он, – что Христос везде, хотя я никогда не видел его наверняка, за исключением в самом себе, как в зеркале».

«Петр Пахарь» – это подтверждение возрождения таинства, заключавшегося в том, что небесного царства может достигнуть каждый, но через любовь и жертвенность.

В последних строках своей работы, переписанных незадолго до своей смерти, – никто точно не знает, когда он умер и где похоронен, – пугающей схизмой христианского мира и рассматривавших Петра как апостола, которому Христос доверил свою церковь, Ленгленд страстно воззвал к единению всех христиан:

«Давайте взовем к людям, чтобы они объединились,

И там вместе вынесем и примем битву с сынами дьявола».

Несмотря на понимание отношения своих соотечественников к церкви, которое он прекрасно видел со своей низкой позиции в священной армии обездоленных и отверженных, он понял то, чего не понял Уиклеф, нужду человечества в Божьем руководстве, «ибо духовенство есть хранитель под началом господа небесного». Его заключительным словом был отказ от отчаяния и вера, которая каким-либо образом, несмотря на злоупотребления и раскол, поиски истины и христианских добродетелей, закончится победой: