Эпоха «остранения». Русский формализм и современное гуманитарное знание - [31]
Энергетический подход формалистов к литературе указывает на пути возможного пересмотра наших представлений о двух общекультурных процессах, выходящих за рамки литературы, – коммуникации и традиции. В коммуникации формализм предлагает учитывать не только обмен знаками или образами (то есть информацией), но и передачу энергетических импульсов, заставляющих адресата миметически воспроизводить действия адресанта – например, его артикуляционные ужимки, «звуковые жесты», то, что Эйхенбаум, например, в анализе гоголевской «Шинели» называл «выразительностью»[43]. Что же касается культурной традиции, то формалисты, отвергая непрерывную передачу наследия ради «переломистой», осциллирующей смены литературных систем[44], искали путей описания общих моделей исторического движения, развития «исторической энергии», как это формулировал Эйхенбаум.
Задачей современной теории и истории культуры остается освоение таких энергетических подходов и их обдуманное, критическое включение в состав научной рациональности. Насколько можно судить, русские формалисты черпали свои представления об энергии не из абстрактной философской спекуляции (скажем, аристотелевской) и не из паранаучных учений, которые были широко распространены уже в XIX веке и которые по сей день оперируют понятиями энергетических «флюидов», мало отличающихся от магической «маны», – а из строгих естественных наук[45]. Их интуиции отчасти порождались писательским опытом (недаром двое из членов Опояза сами заняли видное место в русской литературе XX века), и все же в их разработке формалисты были не художниками, а учеными. Это их научное наследие требует научного же осмысления.
Горных А. А. Формализм. Минск, 2003.
Зенкин С. Вещь, форма и энергия (Русские формалисты и Дюркгейм) // Зенкин С. Работы о теории. М., 2012. С. 325–337.
Оствальд В. Философия природы. СПб., 1903 (оригинальное издание – 1901).
Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М., 1976.
Светликова И. Ю. Истоки русского формализма. М., 2005.
Томашевский Б. Формальный метод // Современная литература: Сборник статей. Л., 1925.
Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968.
Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.
Тынянов Ю. Н. Литературная эволюция. М., 2002.
Ухтомский А. А. Доминанта. СПб., 2002.
Ханзен-Лёве О. А. Русский формализм: Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения. М., 2001.
Чудакова М. О. Социальная практика, филологическая рефлексия и литература в научной биографии Эйхенбаума и Тынянова // Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 103–131.
Шкловский В. Теория прозы. М., 1929.
Шкловский В. Б. Избранное. М., 1983. Т. 2.
Эйхенбаум Б. М. О литературе: Работы разных лет. М., 1987.
Якобсон Р. О. Работы по поэтике. М., 1987.
Ямпольский М. Демон и лабиринт. М., 1996.
Ямпольский М. История культуры как история духа и естественная история // НЛО. 2003. № 59. С. 22–89.
Durkheim É. Les Formes élémentaires de la vie religieuse. Paris, 1998.
Finer E. Turning into Sterne: Viktor Shklovskii and Literary Reception. Oxford, 2010.
Русские формалисты как научное сообщество[46]
Томаш Гланц, Игорь Пильщиков
С историко-научной точки зрения русский формализм представляет собой радикальную попытку создания теории и истории литературы как автономной научной дисциплины. С историко-социальной точки зрения важно, что эту попытку предприняли в середине 1910-х годов молодые литературоведы, лингвисты и фольклористы, объединившиеся в две полуформальные группы – петроградское Общество по изучению поэтического языка (Опояз) и Московский лингвистический кружок (МЛК). Отношения между участниками обоих объединений были непростыми. С одной стороны, многие члены МЛК были участниками Опояза, et vice versa. С другой стороны, как, заостряя, писал о петроградских и московских формалистах М. Л. Гаспаров, «они работали в настолько противоположных направлениях, что почти не замечали друг друга, лишь мимоходом отпуская колкости» [Гаспаров, 1990: 14].
Можно было бы возразить, что работали они по-разному, но на общем, совместно возводимом ими фундаменте теоретической и лингвистической поэтики, поэтому сходств между петроградцами и москвичами, пожалуй, не меньше, чем различий. Положений, в той или иной степени общих для всех формалистов, можно насчитать по меньшей мере шесть, ср. [Пильщиков, 2015: 320]. Это 1) противопоставление поэтического (художественного) и практического (общеупотребительного) языка; 2) представление о словесном искусстве как деформации обыденного языка; 3) представление о том, что в искусстве «как?» и «зачем?» важнее, чем «что?» и «почему?»; 4) требование имманентного изучения литературы: она должна изучаться как самостоятельное явление, а не как результат действия каких-либо внелитературных механизмов – например, социальных отношений (как в марксизме) или психических комплексов (как во фрейдизме). К этим фундаментальным постулатам следует добавить 5) установку на сближение лингвистики и литературоведения и, наконец, 6) стремление превратить изучение литературы в строгую науку.
