Эпоха крестовых походов и ее герои - [3]

Сам Генрих II в предчувствии грядущего велел будто бы изобразить на пустом месте стены Винчестерского дворца орла и четырех орлят, из которых два бьют отца крыльями, третий — когтями и клювом, а четвертый, повиснув на его шее, пытается выклевать ему глаза. «Четыре орленка — четыре моих сына[5]. Они до смерти не перестанут преследовать меня. Младший, кого я больше всего любил, горше всего меня оскорбит».

Ричард неоднократно рассказывал историю о своей отдаленной бабке — ее применяли и к матери его Алиеноре Аквитанской, графине Анжуйской, «удивительной красоты, но неведомой (очевидно, демонской) породы». Эта дама вызывала подозрения близких тем, что во время мессы никогда не оставалась на момент освящения даров, но уходила тотчас после Евангелия. Однажды, когда по повелению короля четыре рыцаря хотели ее удержать, она, покинув двух своих сыновей, которых держала под плащом справа, улетела в окно с двумя другими, которых держала слева, и больше не возвращалась… «Неудивительно, — замечал рассказывавший это Ричард, — что в такой семье отцы и дети, а также братья не перестают преследовать друг друга, потому что мы все идем от дьявола к дьяволу». «Разве ты не знаешь, — спрашивал будто бы у того же Геральда принц Жоффруа, — что взаимная ненависть как бы врождена нам? В нашей семье никто не любит другого».

Большинство видений и предчувствий в хронике Геральда относится к королю Генриху и лишь косвенно затрагивает его сыновей. Вся энергия гнева и сарказма этих эпизодов относится к автору кларендонских постановлений[6] и убийце Фомы Кентерберийского. «Но какова может быть судьба сыновей такого отца?» — вопрошает Геральд.

Лично к Ричарду отношение Геральда исполнено осторожности и даже пиетета. Ни при каких обстоятельствах не забывает он, как в 1187 году «ради отмщения Христовой обиды король принял знак креста, подав тем всем заальпийским народам пример великодушной смелости». Портрет Ричарда, который он чертит в момент его смерти, сделан скорее сочувственной рукой. Но ни личные качества, ни блестящие подвиги героя не отклоняют грозных путей семейного рока. «Как со стороны отца, так и со стороны матери, королевы Алиеноры, порочен корень их сыновей, и потому, зная их происхождение, да не удивится читатель их злополучному концу», — пишет Геральд.

Закон наследственности, который получил зловещую форму в вещаниях святых Бернарда и Фомы, мог бы, однако, если отталкиваться от вещей более трезвых, нежели умозаключения привидений, обусловить весьма благоприятные предсказания в отношении семьи Плантагенетов.

Эта семья, смешавшая в себе много сильных и разнообразных кровей германского севера и романского юга, соединившая суровую душу скандинавских скал, сложную жизнь пиренейско-атлантической страны и веселье лазурных берегов Прованса, бывшая наследницей разных культурных традиций, была исключительно энергична и талантлива. Все известные нам предки короля Ричарда — были личностями яркими; при этом они все были хорошо развиты физически. Впрочем, они не дали ни одного образа высшей человеческой красоты, какие, например, знала хотя бы в Людовике IX Святом семья Капетингов.

Кровь норманнских пиратов, на многие десятилетия «впитавших воздух моря и страсть к безбрежным странствиям», за два века мало изменилась и победила все примеси на северофранцузском берегу[7]. Это демонстрировали Гильом, завоеватель Англии, его сыновья Гильом Рыжий и Генрих I[8]и, наконец, его правнучка Матильда, которую называли «императрица Матильда» из-за обширности владений, куда к завершению ее правления, помимо Англии, входила чуть ли не половина территории современной Франции — Нормандия, Бретань, Анжу, Пуатье и множество мелких владений. Когда Матильда, единственная прямая наследница нормандской династии в Англии, бывшая первым браком замужем за германским императором Генрихом V, затем отдала свою руку вместе с правами на английский и норманнский престолы анжуйскому графу Жоффруа Плантагенету, кровь эта влилась в жилы графов Анжу, одной из самых крупных сеньорий французского запада.

Сын Матильды — Генрих II, которого хроники именовали «сыном императрицы», принял от нее три короны — королевскую английскую, анжуйскую и нормандскую. Среди своей норманнской родни этот король был человеком на девять десятых французской крови. Дело в том, что огромные, многодетные семьи норманнских баронов, из которых не была исключением герцогская семья, плодились и множились не только за счет законных жен, но и наложниц — очевидно, в огромном большинстве женщин французского, местного происхождения.

Побочные дети, «бастарды», — таким был и Гильом, завоеватель Англии, — не бывали обездолены в отцовском наследстве. Норманнский обычай признавал полное их равенство с законными детьми, и только их многочисленность вынуждала большинство младших, не вмещавшихся в родовой удел, искать счастья за морями. Так искал его в Англии Гильом, в Испании — Роджер, в Италии и Византии — Гвискар, в Сирии — Боэмунд и Танкред, предводители Первого крестового похода.

Помимо норманнов по материнской линии, отец Ричарда — Генрих II имел и чисто французскую, анжуйскую родню. Это была старая семья каролингских графов, давно осевших в светлом и мягком крае, на широкой долине, которую пробила, катясь к морю, Луара, окруженная здесь рощами дубов и полная весною аромата шиповника. Генрих II был глубоким патриотом родных своих городов — Тура и особенно Ле-Мана, «где была его колыбель, где была могила его отца». Об этом он вспоминал впоследствии, во время трагических событий, заставивших его, точно травленого волка, бежать по своей стране из города в город от преследовавшего его сына Ричарда.