Эпизод из жизни трех друзей - [11]

— Ну, ну! — воскликнул Александр, немного смущенный. — Так ты, брат, и в самом деле был не на шутку влюблен?

— Во всяком случае, — продолжал Марцелл, — в ту минуту чувство безумной любви не могло быть сильнее. Должно быть, мое оцепенение ясно отражалось и на моем лице и на всей моей позе, ибо Паулина с удивлением смотрела на меня, а так как я и полслова не произнес, то, вероятно, мое поведение она приняла за глупость или за грубость и спросила наконец с легкой насмешливой улыбкой:

— Вы, наверно, дожидаетесь моего отца?

Чувство глубокого стыда, которое теперь овладело мною, вернуло мне полное сознание. Я сделал над собой величайшее усилие, учтиво поклонившись, назвал свое имя и упомянул о поручении, которое у меня есть к тайному советнику. Тут Паулина громко и радостно воскликнула:

— Ах, боже мой! Боже мой! Известия от кузена! Вы были у него? Вы разговаривали с ним? Я не верю его письмам, он все время пишет, что совершенно поправился! Самое страшное вы скажите сразу. Ведь он, бедный, останется калекой?

Я стал уверять ее, имея на то полное основание, что огнестрельная рана была, правда, опасна, — чуть не была раздроблена коленная чашечка, — что даже грозила ампутация, но теперь всякая опасность миновала и есть надежда, что этот молодой, полный силы человек сможет расстаться с костылем, который пока что ему все же придется носить еще несколько месяцев. Привыкнув к лицу Паулины, к очарованию — чувствовать ее близость, и сам оживившись во время моего рассказа, я не только сообщил ей о состоянии раненого кузена, но, кроме того, описал еще и сражение, в котором он был ранен и в котором я тоже участвовал, так как служил с ним в одном батальоне. Вы ведь знаете, что в таком возбужденном состоянии бываешь способен к самым живописным, красочным описаниям, и даже больше, чем нужно, прибегаешь к тому эмфатическому стилю, который всегда оказывает свое действие на молоденьких девушек. Вы также можете себе представить, что рассказывал я не столько о расположении войск, об искусном плане сражения, о маскировке нападения, о прикрытых батареях, о том, как появляются и рассыпаются во все стороны кавалерийские отряды, сколько о тех мелочах, поражающих сердце и воображение, с которыми так часто сталкиваешься на поле битвы. Должен признаться, что иное происшествие, едва обратившее на себя мое внимание, теперь в моем рассказе становилось крайне замечательным и трогательным, и Паулина то бледнела от ужаса и трепета, то нежно и мило улыбалась сквозь слезы, блиставшие на ее глазах.

— Ах, — сказала она наконец, когда я на минуту замолчал, — вы стояли так неподвижно, так задумчиво, когда я вошла в комнату; наверно, та гравюра, изображающая битву, пробудила в вас какое-нибудь мучительное воспоминание!

Меня словно пронзила огненная стрела, от этих слов Паулины я, наверно, густо покраснел.

— Мне вспомнилось, — молвил я со вздохом, вероятно весьма жалобным, — мне вспомнилось одно мгновение, самое счастливое во всей моей жизни, хотя в это мгновение я был смертельно ранен.

— Но теперь вы уже совсем поправились? — с горячим участием спросила Паулина. — Наверно, злая пуля настигла вас в тот миг, когда славная победа была уже решена?

Мое положение мне показалось несколько глупым, но я подавил это чувство и, не глядя на нее, потупив глаза в землю, как мальчишка, которого бранят, сказал очень тихо и глухо:

— Я уже имел счастье видеть вас, сударыня!

Тут разговор принял отрадный оборот. Паулина молвила:

— Я, право же, не знала…

— Всего несколько дней тому назад… Чудесное дыхание весны веяло над землею и радовало сердце, я с двумя моими самыми близкими друзьями справлял праздник встречи после долгой разлуки!

— Это, наверно, было очень мило!

— Я видел вас, сударыня!

— Право?.. Ах! это было, наверно, в Тиргартене!

— В Духов день, в Ресторации Вебера!

— Да, да, совершенно верно, я была там с родителями! Было много народу, я очень веселилась, но вас я не видала!

Прежняя неловкость опять со всею силой завладела мною, и я уже готов был сказать какую-нибудь чрезвычайную пошлость, как вдруг вошел тайный советник, которому Паулина, полная радости, сразу же и объявила, что у меня письмо от кузена. Старик в восторге воскликнул:

— Как! Письмо от Леопольда! Он жив? Как его рана? Когда он сможет приехать?

И с этими словами он взял меня за отворот сюртука и повел к себе в комнату. Паулина последовала за нами, он велел подать завтрак, не переставая задавал вопросы. Словом, мне довелось пробыть у него целых два часа, когда же наконец пришло время расстаться, — минута, внушавшая мне все большую тоску, ибо Паулина сидела совсем рядом со мной и все время детски непринужденно смотрела мне в глаза, — старик горячо обнял меня и пригласил заходить, когда я только пожелаю, — лучше всего в часы, когда у них пьют чай. И вот, как это нередко случается в сражении, я попал в самый огонь. Если бы я стал описывать вам мои муки, рассказывать, как часто, во власти непобедимых чар, я спешил к этому дому, казавшемуся мне столь гибельным, уже брался за ручку двери, выпускал ее и бросался назад, возвращался снова, бродил вокруг дома и затем с каким-то отчаянием устремлялся в него, подобно бабочке, что не может отстать от пламени свечи и погибает добровольной смертью, — право ж, вы бы рассмеялись: ведь вы ждете признания, что я самым жалким образом обманывал себя сам. Посещая почти каждый вечер тайного советника, я находил там довольно многолюдное общество, и должен сказать, что нигде не чувствовал я себя более приятно, чем там, несмотря на то, что, играя по отношению к самому себе роль злого духа, я мысленно давал себе пинки и кричал себе прямо в уши: «Ведь ты несчастен в любви! Ведь ты погибший человек!» Домой я возвращался каждый раз все более влюбленный и все более несчастный. По веселому непринужденному поведению Паулины я вскоре же увидел, что о какой бы то ни было несчастной любви здесь нет и речи, а некоторые намеки гостей ясно указывали на то, что она помолвлена и скоро выйдет замуж. В кругу гостей тайного советника царило вообще чудесное добродушие, веселье, которое он сам, любезный, еще полный сил весельчак, умел пробуждать самым непринужденным образом. Часто повод к смеху давали шутки, как будто имевшие более глубокий смысл, но так как они относились к определенным личностям, а мне, как непосвященному, ничего не говорили, их старались прекратить. Так, я вспоминаю, что однажды, придя в этот дом поздно вечером, после длительных колебаний, я увидел старика и Паулину, которые стояли в углу, окруженные молодыми девушками. Старик читал что-то вслух, а когда он кончил, раздался громкий смех. К моему удивлению, он держал в руке большой, украшенный огромным букетом гвоздики белый ночной колпак, потом, произнеся несколько слов, надел его и стал как-то странно покачивать головою, а все снова разразились громким смехом.