Эпизод из жизни ни павы, ни вороны - [37]

— Но я не замечаю, — круто переходила она из оборонительного в наступательное положение, — ты нездорова?

— С чего ты это взяла? Совершенно здорова!

— У тебя такой цвет лица… И под глазами как будто сине…

Лизавета Петровна в свою очередь подходит к зеркалу, причем имеет случай лишний раз полюбоваться своей замечательно тонкой талией и роскошными белокурыми волосами. Синева под глазами, конечно, оказывается продуктом Сонечкиной фантазии.

После такого осмотра разговор переходил на нейтральную почву, и сестры, напившись чаю, принимались за какие-нибудь дамские занятия: писали письма, припоминали, кому нужно сделать визиты (с maman, конечно, но maman часто забывала), и так далее, если это было в городе, — или, обнявшись, уходили гулять в сад, чтобы воспользоваться утренней прохладой, если это было в деревне. Семейство Петра Степановича проводило зимы в Петербурге.

Само собою разумеется, что барышни разговаривали между собою на чистейшем французском языке.

Сонечка в данную минуту в малороссийском костюме. Что за костюм! Он заслуживает подробного описания по многим причинам. Во-первых, он очень хорош; во-вторых, всякому человеку, бывавшему в хорошем обществе, известно, что нет такого шага в жизни прилично воспитанной барышни, нет такого события, которые в конце концов не сводились бы к туалету. Что такое, например, самое крупное событие, какое только можно себе вообразить, — первый выезд в свет? Что это такое, как не атласное — или какое-нибудь другое — платье, сшитое гениальною рукою, проанализированное многими умными головами, — платье, так ловко обхватывающее стройный стан, открывающее шею и прочее, оголяющее прекрасные руки в золотых браслетах и раздушенных перчатках, — платье с розою у лифа, — платье, наконец, страстно обнимающее юные колени и своим мягким шорохом нашептывающее самые чудные, волшебные сказки! Ну, разумеется, прежде — различные хлопоты, потом — зал, букет, «свет»; все смотрят, голова кружится… А первое длинное платье… Возбуждает ли какой бы то ни было аттестат зрелости такое волнение? Или что-нибудь этакое общественное, базар с благотворительною целью например? Это деловой костюм: серенькое или черное платье, совершенно скромное. Ну, конечно, возвышенное место, где разложены различные безделушки, — она продает, все смотрят, покупают… Но, увы! бывают в жизни и печальные минуты! Их нечего называть; достаточно вспомнить эти грустные переговоры с портнихой, этот черный фон, узенький белый воротничок, кажущийся от контраста еще белее, лицо, получающее под черной шляпкой такой меланхолический оттенок…

Так вот что такое платье! Но мы потому еще должны остановиться на костюме Софьи Петровны, что с ним связана история ее знакомства с Nicolas. Пусть нам представит его, то есть Nicolas, maman, Вера Михайловна, потому что всё это она устроила.

— Вот, ma chиre…

Но нужно сказать два слова о maman.

Некоторые находили ее похожею на три тыквы, положенные одна на другую: меньшая вверху, большая внизу — на двух коротеньких и толстых тумбах; другие, напротив, утверждали, что нижняя тыква гораздо больше напоминает турецкий барабан. Но уже одна эта вульгарность сравнений указывает на сильное преувеличение, не чуждое зависти. Она была просто полная мощная особа, в жилах которой текла кровь Перининых — et voilа tout. Этого, конечно, не могли равнодушно видеть такие сухие палки, как например г-жа Столбина (рожденная Нагайкина, хотя Вере Михайловне кое-что известно), — которые поедут на два-три бала — да уж хоть прямо на кладбище их вези: мертвые, совсем мертвые… Притом она необыкновенно сохранилась, несмотря на свои 50 лет, и если упомянутые «палки» считали очень подозрительною красоту ее зубов, а отсутствие седины объясняли только белокурым цветом волос, то, с другой стороны, Мигаев, решительно умнейший и положительнейший молодой человек, находил ее даже лучше многих молодых — вот что! Она носила шиньон и корсет и одевалась по последней моде.

— Вот, ma chиre… («ma chиre» была безразлично близкая знакомая или близкий знакомый). Уж действительно… Как это, я говорю, суженого конем не объедешь!.. В первый раз на костюмированном бале встретились. Он вошел… Мы еще и знакомы не были. Остановился у двери… Ну, уж конечно, все заметили… С прекрасной талией, бледный… В особенности во лбу у него что-то есть… что-то действительно благородное… Так все маменьки в один голос и спрашивают: кто это? Я почем знаю! Столбина, Заборина… Бедная Заборина! Третий год уже свою Таню возит… Я решительно не понимаю… Представь себе, цыганкой одела! Таню-то! Это прелесть!.. Вот, говорят, вкус… Я не знаю… Уж действительно можно сказать: у кого нет вкуса — так сейчас видно, хоть ты себе по ореху брильянты нацепи да лакеев золотом обшей…

— Конечно! — с сочувственной улыбкой замечала «ma chиre».

— И не понимают, что главное — здоровье. Сама как палка, и дочь такая же… И еще — цыганкой!.. Желтая-желтая, словно с креста сняли… Нет уж, видно, переводится порода. Вот как в наше время… Князь Щукин правду говорил: «Вы, говорит, решительно неутомимы»… Я и своим дочерям говорю: «В кого только, говорю, вы уродились?» Чуть что — «Уста-ала, го-о-лова болит!..» Посмотрели бы вы, какова была я, хоть бы на свадьбе у того же Щукина! Бал у Назаровых, на следующий день у Кадминых, на третий — у нас именины отца (тоже целую ночь танцевали), на четвертый — свадьба… И хоть бы что! Только платье переменишь — и снова на ногах. Я тогда была в белом.