Повалился у меня забор. Надо было заменить столбы. Попросил его помочь. Не даром, конечно. Он согласился. А тут как раз подвернулся случай купить лодку. И недорого.
— Да вот денег-то нет…
— Так я тебе дам.
— Ну, если так… А забор мы сейчас поставим.
Шла мимо Ксения, и я отдал ей деньги на лодку. Понадежнее, чем ему.
— Ну вот, — сказал я, когда она ушла. — Пятнадцать рублей, считай, уже отдал. — Я имел в виду плату за забор. — А остальное потихоньку выплатите.
Казалось бы, все ясно и правильно. Но это только с моей точки зрения, у Коршунова была иная.
— Пойду домой, — сразу же после моих слов сказал он.
— Зачем?
— Поем.
— Да ведь ты только что пришел.
— А я не ел.
Жил он от меня в километре, в другой деревне.
— Чего ты будешь зря время терять. Поешь у меня, и примемся за работу.
— Не, я домой. Нищий, что ли!
Ушел. И не пришел ни в этот день, ни на другой, ни на третий. Явился ко мне на рыбалку. С соседом чего-то поссорился.
— Чего ж ты не приходил?
— Дела свои были. Лодку-то Иван перехватил. Ксения принесет деньги. Только ты с нее стребуй все. А то она пятнадцать за забор удержит, а я задарма работать не стану.
Вот и объяснение, почему в эти дни не приходил. Боялся, не получит свои пятнадцать рублей. Другое дело теперь — лодка не куплена, деньги будут возвращены, тут можно и постараться. И, позабыв про рыбалку, принялся за работу.
Самое хорошее время для него была осень. Тут и грибы, и отменный клев рыбы, и клюква. Чуть свет он уже выходил из дому и шагал километров семь к болоту, где было необеримо клюквы. Набирал ее полный короб и, горбясь, еле тащил к автобусной станции, чтобы, не дорожась, поскорее сбыть в райцентре и успеть в магазин. И, только выпив стакан водки, переводил дух. Успел…
Еще была доходная статья — рыба. Он умело вялил ее. И в городе, сунув в карман с десяток плотвиц, направлялся к пивному ларьку и молча показывал воблину любителям пива. Он действовал безошибочно, зная, что всегда найдется такой любитель пива и вяленой рыбы.
— Чего, батя, за нее желаешь? — спрашивал он.
— Кружку пива, чего еще, — отвечал Коршунов. И, получив кружку, отходил от ларька и там, не торопясь, обивал о ствол дерева плотицу, сдирал чулком с нее чешую и, разжевывая голыми деснами соленое мясо, запивал его маленькими глотками пива. Выпив кружку, обменивал еще одну воблину. Потом еще одну, еще и еще и являлся домой пьяным. И, если у ларька было благодушное настроение, где он, конечно, не преминул рассказать о генералах и маршале, то, как только вваливался через порог, благодушное настроение как ветром сдувало, и он начинал орать, сквернословить, обзывать всех и вся.
Помогали ему и грибы. Тоже продавал и пропивал.
Он и вообще-то ел мало. А в последнее время еле прикасался к еде. Однажды я увидал его в трусах, до чего же он был тощ и костляв. Скелет, обтянутый сухой темной кожей.
Сохранилась фотография тех лет — Коршунов лейтенант авиации, улыбающийся во весь белый зубной оскал. Глядит снисходительно-высокомерно. Чувствуется, здоров и всем доволен. Что же случилось с ним в жизни, что он стал вот таким под старость? А ведь что-то случилось. И отсюда пьянство и какая-то криворотая злоба на всех, будто они повинны в том, что жизнь ему не удалась. Впрочем, почему не удалась? Он никогда не жаловался на свою судьбу. Жил так, как хотел. В такой жизни находил смысл.
Умер и не осиротил никого. Тише стало. Спокойнее. Но чего-то и не хватает. Какая-то брешь. Как если бы вырвали зуб. Его и не жалко, досаждал гнилой да мучил. А вот чего-то все же нехорошо. Привычка, что ли? А вот теперь нет его, нет, и все…
