Эпикур - [76]

Юноша положил на стоявший снаружи алтарь горсть жертвенных зёрен, купленных у храма Деметры, и улыбнулся стайке тут же слетевшихся воробьёв — птиц Афродиты, носящих её колесницу. Потом, обратясь к храму, он мысленно произнёс приветствие Афродите.

Неожиданно, в ответ на его слова, из храма появилась сама богиня. Она приветливо взглянула на оторопевшего почитателя, и тут Эпикур узнал в ней юную спутницу Стратокла, которую встретил в свой первый афинский день.

   — Филоктимона, — вспомнил он её имя и, вероятно, произнёс его вслух, потому что девушка подошла.

   — Ты меня знаешь, а я тебя — нет, — сказала она с улыбкой.

   — Я как-то видел тебя на Агоре, — смутившись, ответил он, — около Диогена. Я Эпикур, эфеб, служу в управлении у Фокиона.

   — Жаль, я думала, ты местный и знаешь дорогу к Верхнему источнику.

   — Знаю, — ответил Эпикур, — прожил здесь почти целое лето. Только путь туда неблизкий.

   — Может быть, проводишь? — И Филоктимона посмотрела на него взглядом, содержание которого могло бы не поместиться и на десяти листах папируса.

Эпикур прочёл в её взгляде насмешку и интерес, одобрительную, хотя и осторожную оценку, детскую доверчивость, готовность покориться и в то же время неприступную гордость.

И тогда внутри его существа что-то произошло. Он ощутил прилив смутно знакомых, но как будто даже посторонних сил. В одно мгновение Эпикуру стало ясно, что отныне его существование приобретает некий особый смысл, странным образом связанный с этим воплощением Афродиты. Он понял, что прошлому конец, наступает совсем другая жизнь, надо только шагнуть навстречу властной неизвестности, которой всё равно не миновать.

Но в то же время Эпикур чувствовал, что ещё не поздно отогнать наваждение. Для этого не нужно даже отменять прогулки к роднику, достаточно только что-то запретить себе, от чего-то наотрез отказаться. Только это нужно сделать немедленно, иначе будет поздно. И ещё, если он откажется, то, может быть, потом всю жизнь будет за это себя проклинать.

Девушка, улыбаясь, следила за его внутренней борьбой. Теперь в её взгляде Эпикур видел просьбу, обещание и даже мольбу об избавлении от одиночества.

И он решился. Чувствуя себя словно перед прыжком со скалы в воду, снял с души сжимавший её запрет, и тут же его подхватили мягкие волны невидимой реки, называвшейся Филоктимона.

   — Провожу, — проговорил он и ответил улыбкой на улыбку.

   — Фёкла, — крикнула Филоктимона, — пошли!

С каменной скамьи со вздохом поднялась немолодая служанка с дорожной корзиной.

Эпикур повёл спутницу по широкой тропе, уводящей направо в долину ручья. Девушка бесцеремонно зацепила его мизинец своим, и Эпикур наслаждался прикосновением чужого и в то же время родного пальца. Его мучил вопрос, который он боялся задать, — о Стратокле. Но опасение разрешилось само собой.

   — Значит, ты видел меня до изгнания Диогена, когда я ещё жила с Кабанчиком? — спросила Филоктимона. — Быстро он прокис, мой жертвенный поросёнок. Ну, расскажи о себе, что молчишь?

Оказалось, несмотря на молодость, ему уже было о чём рассказать. Он говорил о Самосе, горе Афродиты, о фонтане во дворе Памфила, будильнике Платона, Ксенократе, наконец о походе к Ламии. Филоктимона внимательно слушала, иногда задавала вопросы, а когда он рассказал о взятии Рамина, она сказала: «Вот ты какой» — и разрешила взять себя под руку.

Потом тропа стала узкой, полезла на склон, обходя скалистую теснину, по которой внизу вился ручей. Эпикур шёл впереди, с беспокойством оглядываясь на спутницу и помогая ей в трудных местах. Позади, охая, плелась служанка. Наконец теснина кончилась, и они оказались на уютном цветущем лугу, приютившемся между зелёными склонами. В конце поляны под защитой старых платанов шумел источник. Вода струилась, распластавшись по серой, поросшей мохом скале, а внизу, где скала имела уступ, несколькими струями стекала в продолговатую каменную чашу и дальше по жёлобу в русло новорождённого ручья.

У источника никого не было. Плоские камни, поставленные в тени в виде стола и скамеек, напоминали об отдыхе. Но прежде чем сесть, Филоктимона высвободила из причёски ленту и привязала её к склонённой ветке дерева, увешанной множеством других приношений. Эпикур оторвал ленточку от края хитона и привязал рядом так, чтобы ленты соприкасались.

Фёкла достала из корзины еду, набрала родниковой воды. Эпикур позапрошлым летом не раз отдыхал у этого источника, но сейчас он переживал необычайное радостное чувство, словно был хозяином всего окружающего и дарил его прекрасной спутнице. Он следил за её движениями, живым лицом с немного капризными губами и думал, что не может быть лучшего, чем смотреть на Филоктимону.

   — А ты красивый, — вдруг сказала она. — Хочешь, я спою тебе об Алкесте?

   — Конечно.

У неё оказался сильный голос и более низкий, чем при разговоре, как будто, делаясь певицей, она становилась другой. Песня о любящей жене царя Адмета, решившейся умереть вместо мужа и возвращённой на землю растроганной Персефоной, была созвучна празднику.

Потом Филоктимона пела ещё, Эпикур хвалил её голос и манеру пения, спокойную, без надрыва, но полную внутреннего смысла.