Эпиграфы к эпилогу - [25]

…в моем мире есть все. Пусть я смертен, пусть меня одолевают страхи и плотские желания. Пусть внутри меня то вспыхивает, то гаснет какой-то неведомый источник света, погружая меня в непроглядный мрак, и я в панике спешу обратиться к тому великому чудотворцу, что дал мне жизнь, и вскоре отберет ее, избавив от мучений этого мира. Пусть! Когда пройдет первая оторопь и глаза привыкнут к внутренней темноте, я, перебирая руками по стене, разделяющей миры, и осторожно ступая, побреду непонятно куда, но понятно за чем.

Блуждая в потемках, я однажды нащупаю руку нового попутчика – того, кто не остановился, в отличие от многих, валяющихся по обочинам в ожидании неизбежного. Дальше мы пойдем вместе, поддерживая друг друга и убеждая в правильности выбранного пути. Пройдут годы, темнота постепенно начнет рассеиваться, и мы поймем, как же нас много. Мы не видели друг друга в темноте, мы шли, не зная маршрута, но в этот миг с предельной ясностью мы осознаем свое предназначение.

***

Маленький мальчик шел спотыкаясь, словно пьяный, но он не был пьян, нет, просто был он совсем маленький и только-только учился ходить. А вокруг никого, только редкие деревца да птицы в бледно-голубом летнем небе, откуда за малышом следило улыбаясь каждому его неловкому движению солнце. Вот мальчишка качнулся влево, быстро-быстро засеменил ножками, раскинул ручки для равновесия, но не упал – земля ему помогла, словно кто-то стоял внутри шара, вытянув руки вверх и помогая малышу справиться с первыми шагами.

Деревья росли, малыш тоже, они крепко подружились и все время проводили вместе – подросший юноша днями сидел под сенью то одного, то другого деревца, читал книгу, а те шалили, щекоча листьями своего друга и заставляя отвлекаться от чтения. Так они и мужали, становясь совсем взрослыми. Книгу мальчишка знал уже назубок, каждую ее страницу, каждый стих и главу, и однажды вдруг понял, что надо отправиться в большой соседний город и поделиться своими знаниями с другими людьми. И ушел, даже не попрощавшись с друзьями, в полной уверенности, что расстаются они ненадолго.

Прошли годы, деревья выросли совсем большими, а друг все не возвращался. Однажды вместо него сюда пришли какие-то незнакомые люди с топорами, выбрали два самых стройных деревца и безжалостно их срубили. Остальные шумели листвой, кричали криком – так, как могут кричать только потерявшие близких, но тем, с топорами, было ничего не слышно, они давно потеряли способность слышать. Передохнув, они содрали с поваленных деревьев кору, вырубили из стволов две прямоугольные балки, одну вполовину короче другой, прибили крест-накрест, взвалили на плечи и унесли в город.

Долго еще шумели оставшиеся деревья, плакали по потерянным сородичам, не понимали, каким же особым чутьем лесорубы угадали двух лучших друзей малыша, и что они теперь скажут ему, когда тот вернется. А потом как-то враз смолкли, словно увидели то, что творилось на главной площади города, где друзья все-таки встретились, обнялись и побрели вверх, на соседнюю гору. И еще увидели они огромную черную тучу, появившуюся из-за горизонта – та на мгновение застыла, а потом, увидев процессию, медленно двинулась туда же, к горе.

***

Первое, что бросилось в глаза при входе в комнату – огромный лист ватмана, весь исчерченный разноцветными линиями. Вокруг были разбросаны карандаши, кисточки для акварели и несколько наборов фломастеров, а с веранды доносились детские голоса. Собравшиеся там мальчишки и девчонки спорили о чем-то, пытаясь перекричать друг друга, но было совсем непонятно, что же послужило причиной столь бурных страстей.

Я вернулся в комнату и стал разглядывать лист ватмана, пытаясь понять, что же было на нем изображено. Все, что я смог сообразить – линии одного цвета, описав замысловатые маршруты по листу, обязательно замыкались, но не пересекались с замкнутыми линиями других цветов. Порой линия одного цвета четко повторяла контуры другой, соседней. Тут в комнату вбежала гурьба детей с веранды и, совершенно игнорируя мое присутствие, они продолжили свое непонятное занятие, плюхнувшись на пол. Мальчишки стали рисовать по границам своих участков солдатиков и танки с пушками, стволы которых были направлены на соседние территории, девочки старались не отставать от них. У них все это получалось не так хорошо, но они старательно срисовывали у ребят контуры военной техники, а потом закрашивали в свои цвета.

Тут в комнату вошел какой-то мужчина в форме с черными майорскими погонами на плечах, оглядел с удовлетворением лист ватмана, весь испещренный кривыми линиями и наполненный до предела милитаристским содержанием, и сказал, обращаясь к девочкам: «Обязательно должны быть передвижные госпитали!» Потом он приказал это все исправить и покинул комнату.

«Что за чушь такая!» – воскликнул я. От созерцания совершенно дикой картины противостоящих друг другу разноцветных армий, нарисованных детьми, поделившими лист ватмана границами неведомых территорий, бешено заколотилось сердце… и в этот момент зазвенел будильник. Я открыл глаза, в ужасе пытаясь понять, где нахожусь, а потом увидел знакомые очертания люстры на потолке. Нащупав рукой гриф гитары, которая лежала на полу, слева от моей постели, я окончательно успокоился, и тут увидел стоящий на полу чуть поодаль небольшой телевизор.