Эпицентр - [4]

И вновь все вовлекается в это уму непостижимое, адское — другого слова не подберешь — умиротворение…

Так было и в Ленинакане, и в Кировакане, и в Степанаване…

Но вот в Ереване спустя несколько дней вновь больше всего разговоров уже не о землетрясении. Вновь постепенно на первый план стали выходить межнациональные отношения. Несанкционированный митинг. Возмущение со стороны военного командования: как понять? в такое время? Возмущения со стороны гражданского населения — нас не хотят понять…

Но и в самом деле, как понять вообще способность в эти декабрьские дни говорить и думать о чем-то ином, не связанном прямо с гибелью людей в зоне бедствия? Прохожий на площади у оперного театра объяснил это так:

— А нам, армянам, не привыкать к трагедии, вся жизнь армянского народа — сплошная цепь трагедий.

Я вспомнил об этом разговоре уже в Москве. В предновогодний вечер ко мне домой зашли армянские юноши — московские студенты, с которыми я познакомился в Ленинакане, куда они выезжали для оказания помощи. Посидели, поговорили. Я предложил остаться, вместе встретить Новый год, предупредив, что у нас не будет в этот раз никакого веселья. Ребята отказались, поначалу объяснив это нежеланием портить праздник. Когда же я стал уверять, что у нас в этот год не может быть никакого праздника, один из юношей произнес потрясшее меня объяснение.

— Нет, мы должны быть в эту ночь со своими. За долгую историю армяне не только привыкли к горю. Мы полюбили горе. Армяне любят горе. Кто этого не поймет, тот ничего не поймет в Армении и в ее народе…

Вспомнились слова армянской похоронной песни, которую плакальщицы исполняют для матери умершего:

Твой не мертв, не мертв сынок:

Розы он сорвал цветок,

Положил себе на грудь —

В сладком запахе заснуть!

Едва ли у какого народа можно найти столь изысканно-сладострастное и вместе с тем сладостно-умиротворяющее по отношению к смерти произведение искусства… А может быть, армянскую душу только русская душа и может понять. Это ведь мы в апофеоз самого знатного веселья вспоминаем, как «в той степи глухой замерзал ямщик».

Хотя есть одна черта, которую современному, так скажем, среднему русскому человеку трудно преодолеть в понимании армянина. За время многолетнего провала в нашей исторической памяти мы слишком привыкли относиться к истории в лучшем случае как к книжке с картинками. Даже теперь, когда мы говорим о возрождении интереса к истории.

В Армении никакого интереса к истории, в нашем понимании, нет! Хотя история здесь на каждом шагу. И в этом нет никакого противоречия. Здесь ею не интересуются — в Армении историей живут, точнее живут исторически.

День седьмой всемирного потопа, когда праведник Ной остановил свой ковчег у гор Араратских, не говоря уж о событиях новейшей истории — гибели половины армянского народа в процессе младотурецкой резни 1915–1918 годов, армянином воспринимается как его личные события. И такому ощущению причастности к древнему, с другой стороны, соответствует чувство личной ответственности за то, что произойдет на этой земле тысячи лет спустя. Было бы нелепо утверждать, что такова вся Армения без исключения, однако берусь утверждать, что такова суть Армении.

Можно без преувеличения сказать, что все события в декабре 1988 года в Армении так или иначе имели национально-особенный характер.

Вот, скажем, психологи в один голос утверждают, что везде люди, пережившие столь сильное землетрясение, в первую очередь под воздействием психологического шока стремятся во что бы то ни стало покинуть зону разрушений. В Армении же все наоборот. Чрезвычайно трудно было увезти людей с места катастрофы. Такая глубокая, буквально органическая преданность своему дому была воспитана у армян тысячелетиями. Однако иногда такая приверженность своему очагу, ее нездоровые проявления имели и трагические последствия. Женщины, жены офицеров, проживавшие в многоэтажном доме вместе с местным населением в городе Ленинакане, сетовали, что ленинаканцы склонны перестраивать на свой вкус квартиры в доме до такой степени, что разбирали даже капитальные, несущие стены. В результате такие дома могут рухнуть и без землетрясения.

Во всех армянских событиях можно найти исторические параллели.

Один из самых кровожадных азиатских завоевателей Ленк Тимур около шести веков назад стал со своими ордами у стен Сваза, одного из самых цветущих городов тогдашней Армении, известного как «город ста тысяч розовых кустов». Жители Сваза, чтобы смягчить сердце тирана, вывели к нему тысячу малолетних детей, с ног до головы одетых в белое, с букетами алых роз в руках. То была немая мольба о пощаде, чтобы город не был уничтожен, обращен в прах. Но палач, устремив свой взор на это бело-розовое, непорочное море детей и цветов, приказал растоптать его копытами своей конницы…

Армянские дети. Когда они говорят, то их голоса звенят, как колокольчики. Для меня, не знающего языка и не понимающего смысла сказанного, кажется, когда говорят армянские дети, что они поют или плачут…

Проводить так проводить исторические параллели. Тысячи армянских детей, погибших в руинах разрушенных городов, ничем не отличаются от тех, что были посланы под копыта иноземной конницы. В декабре 1988 года жизни тысяч армянских детей на совести ответственных за низкое качество строительства в городах, на совести разворовывавших стройматериалы, цемент и т. д.