Энтропия - [11]

Шрифт
Интервал

Но, в конце концов, это бывает со всеми, даже с Христом это было. А вот об этом вы будете говорить в другом месте. Я, конечно, не обвиняю вас в атеизме, боже упаси. Но старайтесь выражаться корректнее. Хорошо. Я учту ваше пожелание.

Окна с глубокими нишами. Стены очень толстые, форточки очень маленькие, такие в деревенских домах: задвижки ключиком. Дочерна красная крапива, молодые прозрачные веточки вверх. Хлорофитум плюется стрелками, на концах которых, опять же, хлорофитумы.

Двулапые светильники поднимают заздравные два бокала, а один – два голых кукиша, побились плафоны. Что еще хорошего? Ничего, ноздреватый навесной потолок. На полу вечные клетки и восьмиконечные звезды, в перекрестках наклевывается знак левостороннего солнцеворота. В любом городе, в любой школе, в любом университете этот линолеум. Наконец звонок. Здесь он очень короткий, ударит в ухо, затем сразу исчезает, нет времени дать сдачи ни просто привыкнуть. На самом деле – действительно дети. Даже удивительно, какая огромная разница, видимо, что-то такое произошло в эти пять лет, что навыводились такие инфантильные и в то же время такие корыстные дети. Гадостное сочетание. Уже на моем курсе это было заметно. А на следующем еще заметнее. Ну вот, хорошие мои. Вот она, смерть ваша, готовьтесь. Откройте ваши тетради, возьмите ручки, пишите: блажен читающий и слушающий слова пророчества сего.

– Оставайтесь здесь насовсем, Тамара. Я не могу закончить статью – все время думаю о вас. Вот если вы останетесь, я тогда совершенно о вас думать перестану, статью закончу, отвезу в редакцию.

– Хорошенькое дело, я, значит, буду здесь сидеть, а вы обо мне даже думать не будете. Вы не понимаете, ведь это признание в любви, могу добавить – единственно правильное. Кроме того, какая вам разница, здесь сидеть или там. Если разобраться, здесь сидеть гораздо лучше.

Здесь, во-первых, воздух чище, потому что общественный транспорт весьма плохо работает, во-вторых, жить дешевле, потому что тратить деньги совершенно не на что, в-третьих, здесь вообще делать нечего, так что можно с чистой душой отдаться изучению, скажем, древнегреческого языка или выпиливанию лобзиком. Единственное, чего не надо делать, – так это общаться с местными жителями. Кстати, это и невозможно, потому что коренных тут почти нет. Все откуда-то приехали. А те почему уехали? По всем вышеперечисленным причинам. А те, кто приехали, – они что, все выпиливают лобзиком и учат греческий? Ну зачем – все. Некоторые просто так. А вы возвращайтесь.

Обязательно вернусь, как только мои родители поумирают и освободят жилплощадь. Зачем вы так говорите? Вас совесть не мучит? Зачем совесть. Я ведь не собираюсь катализировать этот процесс. Откуда вы знаете, может быть, когда так говорят, то как раз катализируют.

Знаете, Ахматова писала: “Никогда не пишите о смерти…” Я вам сейчас открою одну страшную тайну, Тамара, только вы никому не рассказывайте. Я терпеть не могу Ахматову. Если ты к ногам моим положен, ласковый, лежи. Тыльдантудиктовала. Куды-туды. Знаете, местные поэты устроили спиритический сеанс и вызвали Ахматову.

Ахматова им надиктовала: “никогда не пишите…” и – тыгыдын-тыгыдын-тыгыдын. Тьфу на вас. Я ее люблю. Она такая красивая. Просто Альтман – хороший художник. А на фотографиях она тоже красивая. Это хороший фотограф. Давно подозреваю, что вы не любите поэзию. Вы вообще равнодушны к слову. Только зрительное восприятие. Неправда, у меня еще хорошо развито осязание. Вот именно, вы сначала смотрите, потом трогаете и никогда не слушаете.

Нет, вы не правы. Если мне здесь тяжело, то именно потому, что нечего и некого слушать. Совершенно ни одного концертного зала.

Помните, мы с вами в костел ходили, слушать польского органиста?

Больше всего скучаю именно по этому костелу. А здесь что, нет? Не смешите меня, какие костелы? В школах введено введение в православную религию. Что касается свободы выбора, здесь не много вариантов: есть еще свидетели Иеговы. Каждый второй номер “Недели” посвящен уничижению свидетелей Иеговы. Скорее всего, они сами их придумали, чтобы внести в жизнь динамику.

Великолепная монотонность. В полифонической музыке и в минимализме много общего на самом деле. Навязчивое варьирование темы. Едва уловимые сдвиги. Расслоение слуха: нижняя часть погружена в спиральные вращения, а верхняя выводит очень тонкую, очень точную линию. Как это ужасно, когда не знаешь нужной терминологии. Все равно что рисовать левой ногой. Хотя некоторым удается. Если, например, паралич спинного мозга. Иногда мне кажется, что у меня парализован какой-то участок мозга, не запоминаются самые простые вещи. Ах, как я вас понимаю. У меня тоже. Знаете, это даже хорошо.

Многие воспоминания – многая скорбь. Вот если вы постараетесь и забудете все плохое, то у вас все будет хорошо. Почему вы, Тамара, считаете, что все должно быть хорошо? И что тогда вообще значит слово “хорошо”? В этом, пожалуй, ваша самая большая ошибка: стремиться к всеблагости. Нет чтобы сразу и навсегда признать эту прерогативу за высшим совершеннейшим существом и успокоиться. Нет, вы хотите достичь атараксии. Постоянного блаженства. Лично я ничего не имею против страданий, лишь бы они находились в гармоническом соотношении с блаженством. Золотое сечение. Причем совершенно не важно, что именно преобладает. На треть темного или на треть светлого. Нельзя нарушать пропорцию.


Еще от автора Марианна Марковна Гейде
Бальзамины выжидают

Это «книга эксцессов». То есть чудес. Потому что эксцесс — это и есть чудо, только удивительным образом лишенное традиционной основы чудесного — Высшей воли. Ибо Бога, который не может быть засвидетельствован, естественно, не существует. (Впрочем, здесь тоже не все так просто, ибо автор, подобно Канту, по булгаковскому Воланду, отвергнув традиционные доказательства, выдвинул свое. Но мы с вами пока об этом ничего не знаем.) Итак, эксцесс — безосновное чудо — у которого и для которого нет оснований. Это не-вольное чудо, буквально.


Рекомендуем почитать
Дорога в бесконечность

Этот сборник стихов и прозы посвящён лихим 90-м годам прошлого века, начиная с августовских событий 1991 года, которые многое изменили и в государстве, и в личной судьбе миллионов людей. Это были самые трудные годы, проверявшие общество на прочность, а нас всех — на порядочность и верность. Эта книга обо мне и о моих друзьях, которые есть и которых уже нет. В сборнике также публикуются стихи и проза 70—80-х годов прошлого века.


Берега и волны

Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.


Англичанка на велосипеде

Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.


Необычайная история Йозефа Сатрана

Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.


Как будто Джек

Ире Лобановской посвящается.


Петух

Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.