Енисейские очерки - [2]

Поздней осенью я забрасывал Витю на охоту. Довез до места, где река замерзла, с разгону залез лодкой на лед, и она стояла косо, задеря нос, корма выдавалась в Бахту, собирая свежий ледок, и в кристальной воде неподвижно синел сапог мотора. Выпивать мы начали еще по пути, а теперь кончали остатки. Бакланили, разогретые водкой, дорогой, с нажареными ледяным ветром рожами, обсуждали что-то текучее, интересное, работу мотора, ледовую обстановку, и вдруг Витя, помолчав, спросил про моих родных — живы ли? Отвернулся, вытер рукавом глаза. И добавил трезвым и спокойным (несмотря на обилие выпитого) голосом:

— Ты не смотри на слезы эти — это не водка говорит. Просто тяжело за один год обоих родителей потерять.

Витина жена Татьяна работала учительницей, и было у них с Витей трое ребятишек. Таня была симпатичной, норовистой и самоуверенной женщиной, но жили они с Витей бурно и дружно, потому что он ее по-настоящему любил и семья для него значила все. В ребятишках он души не чаял, и вообще старался провести с семьей как можно больше времени — охотники даже подсмеивались — мол, не настоящий уже промысловик, все норовит из тайги в деревню удрать. Вернувшись из тайги, сидел, облепленный ребятишками, светясь от счастья. Бывало ссорились с Татьяной — в основном на почве ее ревности к друзьям-охотникам, но все равно семья — была, и с большой буквы семья.

Когда стала разваливаться система пушного промысла и охотники из зажиточных превратились в полунищих, Татьяна стала пилить Витю, что он мало зарабатывает, и подбивать уехать куда-то поближе к цивилизации, дескать «Бахта — дыра, и детей здесь не выучишь». Витя и слушать не хотел — рыбак и охотник, вне этой жизни он себя не мыслил.

Весной Татьяна поехала в Красноярск на курсы повышения квалификации. Позже выяснилось, что она ехала не квалификацию повышать, а искать новое жилье и работу. Найдя, она сообщила об этом Вите, приехала, забрала детей и попрощалась:

— Адрес знаешь, захочешь — приезжай.

Осенью Витя много пил и по пьянке застудил седалищный нерв — стали болеть ноги. Заехал в тайгу и там его скрутило так, что он еле дотащился до избушки, где лежал несколько дней, пока его не вывезли на снегоходе два брата-охотника, случайно оказавшиеся рядом — завозили в соседнюю избушку отца-пенсионеру. Пол зимы Виктор пролежал в туруханской больнице. Сезон пропал. Летом ездил к Татьяне. Мучился, не знал, как жить. Решил, что будет охотится в Бахте и ездить к семье за тысячу верст.

Прошлой зимой выбрался под Новый год из тайги. Выезжал на "буране" с санями, привязав к ним еще и нарточку. Реку завалило пухляком, да еще вода страшенная под снегом, и пришлось бросить нарточку, потом сани, а потом напротив деревни и "буран", и прийти домой пешком.

Поехал домой во вторник, чтобы в четверг на почтовом вертолете лететь — так скучал по семье. Стоял мороз и мужики по рации уговоривали переждать денек — "оттеплит, потом все вместе и выедем". Но он торопился.

В среду у Вити собрались гости, все приличные мужики с женами, разошлись часу во втором, посидели хорошо, особо и не напились, долго прощались, толклись под морозными звездами на крыльце. Настроение испортил пьяный сосед Серега, полез к Вите, ("Я к тебе в гости пришел"). Витя прогнал его взашей.

В три часа ночи Витин дом горел костром. Несмотря на мороз градусов в 45, жар не подпускал и метров на десять. Когда развалили стены, искали на койке — там было пусто, а потом близкий Витин товарищ, Василий, весь пожар находившийся в состоянии какой-то горестного азарта, нашарил у койке на полу черную груду:

— Одеяло вроде… Кочергой капнул — белое, думал вата…

Потом не нашли на месте карабин, потом оказалось, что «мутный» сосед-Серега странно себя вел (часа в три постучался к председателю с криком: «Витька горит!») Пропали еще соболя, лежавшие в мешке в сенях — в сени вломились, когда те еще только занимались пламенем.

После пожара долго обсуждали случившееся, особенно не давала покоя тяжелая Витина дорогу и брошенные по очереди нарта, сани и «буран».

— Будто держало его что-то! — с силой сказал Василий, и повторил несколько: — Грю, прям будто что-то держало!

Я частенько вспоминаю это «будто его держало" — тогда эти слова казались расхожими, а позже думалось: и впрямь не пускала, упругой силой держала Витю за сердце чистая таежная жизнь, а он все не слушал ее, продирался сквозь тугой морозный воздух, бросая по пути лишнее…

Дядя Петя умер перед самым отъездом, его «Феня не пустила». Витя тоже накануне отъезда погиб, и тоже будто не пускало его: то ли тетя Феня, то ли дядя Петя, то ли вся жизнь прежняя. Можно еще долго рассуждать, аллегории подводить… Можно писателя приплести (дескать, перевязал судьбы героев рассказом), придать литературе роль загадочно-важную, влезть со своим рассказишком в провидцы ли, в какие другие задельщики судеб. Все можно. Только перед Витей стыдно, и перед жизнью, которая в сто раз изобретательней и горше любой литературы.

Летом пьяный Серега открыл пальбу из Витиного карабина. Три дня его ловили в лесу у деревни, но так и не поймали, потом сдался сам. Дело долго и вяло вели, присудили небольшой срок условно — за неимением улик, хотя всем было ясно, что убил и поджег.