Енисей - река сибирская - [5]

…Промелькнули за окнами вагона лесные гари, заросшие лиловыми цветами иван-чая. Дорога стала резко бросаться из стороны в сторону, спускаясь с гор. Вольный, пахнущий травами ветер заметался в коридоре. Вот и высокая лесистая сопка. Здравствуй, старая знакомая! А вон и красноватая глинистая гора с белой часовней на вершине, вон трубы кирпичного завода и первые домики поселка железнодорожников.

— Красноярск, — сказал проводник, проходя по вагону. — Большая станция, будем стоять сорок минут.

Я вышел из вагона, поставил чемодан и оглянулся. Вокзал прежний, длинный, белый, одноэтажный, только за его крышей виден какой-то завод, должно быть недавно построенный.

Автобус бежал по асфальту главной улицы мимо больших домов, которых несколько лет назад и в помине не было. И асфальта не было — была мостовая. И молодых акаций и тополей, так ожививших теперь улицу, раньше тоже не было: ведь не зря Красноярск прозвали Ветропыльском — так пыльны были его лишенные зелени улицы.

Как видно, мне предстояло сделать немало открытий в родном городе. Но жизнь наша — это стремительное движение вперед, и мы удивляемся, если после отлучки застаем мало перемен в знакомом месте.

Я увидел два Красноярска вместо одного. Второй был построен на правом берегу, против старого города. Пятнадцать лет назад туда ездили охотиться. Место там было ровное, степное; поближе к берегу попадались березовые рощицы, заросли боярышника.

Сначала я не думал задерживаться в городе, намереваясь сразу отправиться по Енисею, но уж слишком велик был соблазн хотя бы издали посмотреть второй Красноярск. На следующее утро вместе с одним из старых приятелей я уже карабкался по каменистой тропинке на сопку, стараясь не оглядываться и не смотреть вниз. Зато с вершины мы увидели все сразу.

Весь правый берег, насколько хватал глаз, дымил заводскими трубами. Виднелись бесчисленные цехи, то высокие, то длинные, со стеклянными крышами и красноватыми кирпичными стенами. Мне казалось даже, будто я слышу, как в них грохочет металл и стучат огромные молоты. Там в отблесках гигантских печей и в холодном свете электросварки рождалась слава нового, индустриального Красноярска. Силой, мощью дышало молодое Заречье. Там было немало высоких, светлых зданий — клубов, или школ, или магазинов. Кварталы жилых домов лежали правильными прямоугольниками. Местами зеленели остатки рощиц, а может быть, это выросли уже новые сады.

На какое-то мгновение мне даже показалось, что я уже видел эту картину. Но где? Когда?

— Вон там, ближе к горе, — объяснял между тем мой спутник, — ты можешь разглядеть наш новый завод. Левее, в тех больших цехах, делают паровозы, вагоны, мостовые краны. А из ворот этого завода выходит все, что нужно золотым приискам и угольным шахтам: золотомойки, угольные комбайны, врубовые машины. Люблю этот завод. Понимаешь, рядом с мартенами зелень, цветочные клумбы, фонтаны бьют. Ну, пойдем дальше. Там, у берега, теплоэлектроцентраль. А это, это… Позволь, что же это такое? Какой-то завод… Столько настроено, что немудрено и сбиться.

А я вспомнил вдруг зал заседаний Красноярского городского совета, черноволосого человека в синем костюме у огромного листа бумаги, на котором нарисованы заводы, парки, река с пароходом и парусной яхтой. Человек, водя по листу указкой, говорит:

— Вот, товарищи, перспективная схема планировки промышленного правобережья Красноярска. Здесь, на пустыре у подножья гор, мы предполагаем разместить большой завод. Здесь отводим место паровозостроителям. Этот степной участок намечен для завода золотопромышленного оборудования. Правда, место тут невеселое, но кто помешает нам озеленить заводской двор, посадить цветы и даже — не улыбайтесь, товарищи — устроить фонтаны?

Это заседание, которое пришло мне на память, состоялось весной 1933 года. Охотники еще ездили тогда стрелять зайцев на пустынный правый берег.

С вершины сопки мы долго смотрели и на старый город и на могучий Енисей. Массой сверкающей воды вырывался он из-за темной зелени гор и, пробежав мимо пристаней и набережных, устремлялся дальше на север, теряясь в манящей синей дали. Свисток белого теплохода, сзывающий пассажиров, едва донесся до нас. И захотелось сейчас же, немедленно бежать за билетом, тащить чемодан в каюту и плыть, без конца плыть навстречу берегам, таким знакомым и таким изменившимся.

* * *

Весь следующий день я бродил по берегу, раздумывая, куда отправиться раньше — вверх по реке, к югу, или вниз, на север.

Время было весеннее. Караваны собирались и в „золотую тайгу“, и на рыбные промыслы, и на лесные разработки, и на горные притоки — только выбирай. Но чтобы выбрать, надо было посоветоваться с лоцманами, с капитанами, со шкиперами.

Я отправился туда, где обычно останавливался разный мелкий флот. Тут стояли остроносые большие лодки с Ангары, катера, барки со странной надписью на борту — „Ангарская экспедиция“, плоскодонные баржи, нагруженные продуктами для ближних золотых приисков. На волнах, поднятых прошедшим мимо пароходом, покачивались колхозные катера.

— Рано плыть в низовья, — говорили мне в один голос на катерах и баржах. — У нас еще и весны настоящей не было.