Енисей - река сибирская - [2]

Мы были удивлены и обрадованы. Оказывается, тот самый писатель, который сочинил «Каштанку», писал и о нашей реке. Живо представилось, как он стоит на берегу Енисея и сквозь стекла пенсне смотрит на обгоняющие друг друга волны, «а дымчатые горы за рекой. А рядом — запыленный дорожный тарантас и ямщик дремлет в ожидании переправы…

После урока ребята, не сговариваясь, отправились на берег. Но мы не бросали, как обычно, камни в воду — кто дальше кинет. Нам казалось, что сегодня, это делать неловко, нехорошо.

* * *

В нашей школе было много опытных „столбистов“. „Столбы“ — это знаменитый заповедник в окрестностях Красноярска, на правом берегу реки, а „столбисты“ — это люди, которые часто ходят в заповедник, знают там каждый уголок и умеют… Но об этом речь дальше.

Лучшими столбистами школы считались братья Абалаковы из VI класса „Б“. Однако они ходили со своей компанией и не очень-то охотно принимали в нее новичков. Поэтому, собравшись во время летних каникул первый раз на Столбы, мы решили итти втроем: Миша, Виктор и я.

Приготовления к походу заняли немало времени. Нужно было найти старые калоши и крепкие бечевки для того, чтобы эти калоши не болтались на ноге. Затем следовало разыскать либо соломенную шляпу с широкими полями, либо какой-нибудь другой головной убор позамысловатее. Требовался также широкий кушак. Что еще? Ну, конечно, нельзя было отправляться без ножа, кружки, спичек, заплечного мешка и провизии.

На Столбы обычно идут в субботу. Мы отправились на пристань пораньше. Катер еще не подошел. Прямо на камнях у воды сидели столбисты. Какая это была пестрая картина!

В те годы среди столбистов считалось щегольством одеться как-нибудь позабавнее. И вот, кто выкопал где-то цилиндр, кто надел прямо на загорелое тело галстук, кто разгуливал в широченных шароварах, которым позавидовал бы сам Тарас Бульба. Всюду звенели мандолины, тренькали гитары, пиликали гармошки. Я стал прислушиваться к разговорам бывалых столбистов.

— Голубыми полезем? — спрашивал один столбист.

— Куда тебе! — насмешливо отвечал ему другой. — Уж лежал бы лучше на „Верхопузе“, а то — Голубыми…

— Ребята, кто здесь из „Старой сакли“? — выкрикивал третий.

„Голубые“, „Верхопуз“, какая-то „Старая сакля“… Я ничего не понимал.

Наконец мы поплыли. Катер прошел под мостом и повернул к берегу — туда, где совсем близко от города, немного наискосок, за Енисеем, виднелись огороды деревни Базаихи.

Тут столбисты сразу разделились. Итти надо было в гору, и опытные, привычные ходоки быстро опередили новичков вроде меня, которым заплечный мешок казался налитым свинцом. Гора была очень крутая. Называлась она Каштан. В висках стучало, пот лил градом, когда мы наконец одолели подъем. Ну и крутизна, особенно последние метры перед перевалом! Недаром это место называют Пыхтуном — тут и в самом деле пыхтишь, как паровоз.

Зато потом тропинка пошла с горки на горку. Впереди то тут, то там мелькали пестрые костюмы столбистов. Становилось прохладнее, а когда тропинка спустилась в сырой осинник, захотелось даже итти быстрее, чтобы согреться.

Так шли мы среди зеленых стен леса и вдруг оказались на гребне какой-то горы, и перед нами открылся такой вид, что просто дух захватило. Далеко внизу, в сизой дымке вечернего воздуха, лежал город, где уже зажигались первые огни. Зеркальный Енисей убегал куда-то вдаль, и след игрушечного парохода оставался на его глади двумя расходившимися полосками. Еще были видны какие-то темносиние горы на горизонте, поезд с ваткой дыма над паровозом, дороги, точно нарисованные на раскрашенном плане местности, поля и многое, многое другое — что именно, сразу и не сообразишь, настолько все выглядело странным, непривычным с высоты птичьего полета.

Мы смотрели, зачарованные всей этой мощью и ширью родных просторов, и боялись говорить, потому что никакими словами нельзя было выразить того, что наполняло наши души. Подошли еще столбисты. И они молчали, испытывая, вероятно, то же, что и мы.

Было уже темно, когда мы вышли на гребень другой горы. В бездонной пропасти мелькали, двигались, вспыхивали огоньки. Оттуда, из бездны, несся заглушенный расстоянием смех, песни, удары бубна. Кто-то прямо над моим ухом крикнул вдруг гортанно и резко:

— Але-о-го-го!

Эхо многократно повторило крик, и прежде чем последний отголосок замер в горах, снизу ответили тем же кличем десятки молодых голосов. Это столбисты приветствовали друг друга.

Столбисты строили себе под скалами избушки из сосновых бревен, с грубыми нарами, где можно было найти приют в ненастье. У входа в избушку горел очаг, над которым булькал котел с похлебкой. Каждая избушка, вернее, каждая компания, ее населявшая, носила какое-нибудь романтическое название, например „Старая сакля“, „Ранчо“, „Беркуты“. Гостеприимство было самое широкое: приходи к любой избушке, и если ты веселый, простой человек, тебя накормят и потом потеснятся, чтобы дать место на широких нарах, застеленных пахучими сосновыми ветками.

Вот и мы трое присоединились к какой-то компании. Когда сварилась похлебка, все вытряхнули свои сумки, повар сгреб запасы в одну кучу, быстро перебрал их и разложил на грубом деревянном столе, вбитом прямо в утоптанную землю у костра. Какой же это был веселый ужин! Повар исполнял танец диких, разливая суп по деревянным чашкам. Каждый старался рассказать какую-нибудь смешную историю или спеть забавную песню.