Эмоции: великолепная история человечества - [70]
Однако одной травмы было недостаточно. По мнению Шарко, имела место в том числе наследственная предрасположенность. Поставить соответствующий диагноз помогало то, что мать пациента страдала истерией. В таких случаях считалось, что недуг передался больному от матери. Если мать истерией не страдала, Шарко обращался к личности отца. Возможно, тот был пьяницей или преступником. Или сумасшедшим. Если не отец, возможно, дед или прадед.
Как я уже говорил, Шарко, пусть и считал истерию психическим расстройством, все же не исключал вероятности того, что ее вызывает физический недуг. В такую глупость, как душа, Шарко не верил. Он был человеком науки. Нет, истерия имела физическую причину, в данном случае — tare nerveuse, или изъян в нервной системе. Под ним мог подразумеваться химический дисбаланс — даже сегодня мы не исключаем его из круга возможных причин, — внутричерепная опухоль или болезнь позвоночника. Последний из этих триггеров Шарко называл «функциональными динамическими поражениями», что, по правде говоря, означало «поражения, которые мы никак не можем найти, когда ищем»[277]. Эти травмы передаются по наследству и спят внутри нас, готовые спровоцировать алкоголизм, преступное поведение, безумие или истерию. Иногда они даже перескакивают через поколение. Вот почему Шарко так интересовали бабушки и дедушки пациентов.
Так что Шарко признавал, что мужчины могут страдать истерией, однако отличной от женской. Их истерия была примечательной, проявлялась физически и вызывалась настоящими мужскими делами: работой в тяжелой промышленности, рыбалкой и прогулками в грозу. Женская истерия рассматривалась как типичное женское поведение. В таком мизогинном видении нет ничего особо удивительного, учитывая, что, за исключением сестринского ухода, медицина в те времена была почти полностью профессией мужчин. Причем не просто мужчин, а мужественных мужчин, стремившихся к торжеству воли, которая делает их такими мужественными. Кое-кто считал мужскую истерию признаком женоподобности и, возможно, гомосексуальности, но Шарко не допускал таких мыслей. Нет, проблема была в том, что мужчины — в том числе те, кому не посчастливилось иметь невидимые дефекты в нервной системе, — выполняли мужскую работу.
У Фрейда, учившегося у Шарко[278], сформировалось собственное представление об эмоциях, которые могут вызвать снарядный шок. Все виды чувств — желания, порывы, настроения, даже такие необычные переживания, как дежавю, — Фрейд объединил термином «аффекты». Он полагал, что аффекты — это физические проявления, нечто, происходящее как в сознании, так и в теле. Они возникают, когда мы тем или иным образом взаимодействуем с объектами. Под объектами здесь понимаются не только физические предметы, хотя и они тоже. Речь в той же степени может идти об опыте, скажем, завоевания приза, или о событии — например, прогулке или войне. Часто аффект, который мы испытываем по отношению к объекту, меняется или привязывается к другому объекту. Бывает, вы наслаждаетесь долгой прогулкой, пока не устанете, после чего упиваетесь отдыхом и любуетесь закатом. Вы запоминаете удовольствие, испытанное от последовательности усталости и умиротворения, и хотите повторить опыт.
Как правило, аффекты, которые мы демонстрируем при контакте с объектом, соответствуют ожиданиям людей, но иногда бывают странноватыми. Чаще всего эти странности безобидны. Они могут означать, что человек, реагирующий на объект, принадлежит к другой культуре, устал или голоден. Иногда причиной странности становится глубоко укоренившаяся проблема, и тогда необходимо исследовать странность, чтобы установить ее происхождение.
Есть еще один важный момент: мы не связываем объекты с аффектами случайным образом. Фрейд считал, что чаще всего мы пытаемся убежать от чего-то или, наоборот, заполучить что-то, что помним из детства. Отсюда возникла идея эдипова комплекса: мужчина подсознательно хочет заняться сексом с матерью и убить отца. Эта теория позволяет получить представление об эмоциональной динамике внутри немецкой семьи середины XIX века: обычно та состояла из чрезмерно строгого отца, которого ребенок боялся (а возможно, и ненавидел), и заботливой матери, о которой ребенок думал с любовью.
Фрейд был в корне не согласен с Джеймсом и Ланге. К моменту, когда в 1915 году вышло его эссе «Бессознательное», он, как ни парадоксально, не считал, что аффекты бессознательны. Он писал: «Безусловно, суть эмоции заключается в том, что мы осознаем ее». При этом причины, по которым вы испытываете аффект, или идея, вызывающая соответствующие чувства, вполне могут быть бессознательными. Сами аффекты, на его взгляд, представляют собой процесс разрядки, который вы на том или ином уровне осознаете[279].
Самым опасным из этих процессов разрядки была тревога. Она, как считал Фрейд в годы Первой мировой войны, служила выходом для подавленных чувств. Он рассматривал тревогу как терзающую человека сборную солянку эмоций, которые так и не удалось полностью разрядить. Именно в этой солянке могут зарождаться некоторые психические расстройства и вместе с ними — странные реакции на объекты. Одной из таких странных реакций был снарядный шок.
