Эммануил Казакевич - [3]

_______________

* Воспоминания о Э. Казакевиче, с. 5.

Прозаическое, "деловое" начало органически переплетено с поэтическим. Одно просвечивает через другое. Писатель охотно пользуется понятиями и терминами военного быта, когда оттеняет будничность того, что происходит; прибегает к языку воинских уставов и, хотя называет его торжественным, выделяет курсивом, но имеет вполне конкретное, прозаическое содержание. Он не боится ввести в повествование цифровые обозначения войск противника, конкретные (и вполне реальные) имена главарей, употребив их затем в нарицательном значении "карьеристов и карателей, вешателей и убийц".

Однако с "прозаизмами" в повести соседствует язык, высвечивающий поэтическое содержание реальной жизни. Он словно совершает некий сдвиг в границах изображаемого, укрупняет его, придает ему небудничный характер.

Автор замечает, что "при безжизненном свете немецких ракет" разведчиков словно "видит весь мир", но изображает их так, будто их и в самом деле "видит весь мир". Позывные разведгруппы и дивизии - Звезда и Земля - получают условно-поэтическое, символическое значение. Разговор Звезды с Землей начинает восприниматься как "таинственный межпланетный разговор", при котором люди чувствуют себя "словно затерянными в мировом пространстве". На той же поэтической волне возникает и ассоциативный образ "игры" ("древней игры, в которой действующих лиц только двое: человек и смерть"), хотя и за ним вполне определенный смысл - на крайней ступени смертельного риска слишком многое принадлежит воле случая и ничего нельзя предугадать.

О выполненном задании читаем: "Так ширились круги вокруг Травкина, расходясь волнами по земле: до самого Берлина и до самой Москвы". В масштабах дивизии, корпуса, армии, фронта это имеет свое конкретное наполнение, но не исчерпывается им. Поэтический образ заставляет думать об общечеловеческом, непреходящем значении подвига Травкина и его товарищей, о том нравственном значении, которое не знает границ времени и пространства.

Образный строй повести поэтизирует душевную красоту людей долга. Художник помещает их в "страну верящих в свое дело и готовых отдать за него жизнь" и безошибочно распознает "земляков" из этой "страны": капитана Гуревича, фанатика в исполнении долга, Мещерского, который делает все ревностно, находя в этом "почти детское удовольствие", сержанта Аниканова, мужественного, спокойного и очень сильного человека, "философа и жизнезнавца". И первый среди них - лейтенант Травкин, скромный, серьезный, верный человек, абсолютно бескорыстный и чистый. Все, что он делает и до ухода в поиск, и во время похода в тыл врага, говорит о его безупречности идейной и моральной. Его авторитет необыкновенно высок. Травкин нравственный камертон для товарищей. Даже честолюбивый бесшабашный Мамочкин любит его "за те качества, каких не хватало ему самому", и безответная любовь Кати, считающей себя "опытной грешницей", - как отсвет очищающей духовной силы Травкина, прекрасного человека и воина.

Атмосфера любви и гордости разведчиков своим командиром определяет психологический климат повести и делает ярко ощутимым великое чувство боевого братства с фронтовыми товарищами, пережитое самим писателем на войне.

Впоследствии, когда были опубликованы письма и стихи Казакевича военной поры, стало ясно, что "Звезда" выразила его "лирическое сердце", что, несмотря на существование реальных прототипов большинства персонажей, Казакевич каждого наделил тем, что было ему всего дороже, - любовью к людям.

Здесь источник того лиризма, который многое определяет в тональности "Звезды", в музыкальности и ее общей композиции, и построения отдельных фраз. Ее повествование порой сближается со стихотворением в прозе, с присущей этой форме энергией авторской мысли и эмоции, поэтическим лаконизмом и музыкальными ритмами. Тональность повести имеет трагическое звучание. "Звезду" можно называть маленькой трагедией. Гибель Травкина и его товарищей, разделивших судьбу предыдущей разведгруппы - отражение общей трагедии войны с неизбежными жертвами, страданиями, потерями. Тревога за ушедших, напряженное ожидание голоса Звезды, а затем и горькое сознание, что Звезда закатилась и погасла, насыщает повесть глубокой печалью.

Цена подвига велика.

Рассказ о войне пронизан жаждой мира. Мысль о ценности мира, ценности человеческой жизни живет в подтексте повести, звучит и открыто. В финале она прорывается душевной болью лейтенанта Бугоркова ("Скорей бы войне конец... Просто пора, чтобы людей перестали убивать"), а за ней боль, изведанная самим писателем. Еще в ноябре 1943 года он писал жене, что пора кончать с войной, "...невмоготу народу... и мне страшно жаль людей".

Простая гуманистическая мысль сделала повесть, написанную сразу по следам войны, созвучной всем последующим десятилетиям, включая и наше время, когда забота о мире стала главной и постоянной заботой человечества.

Автор "Звезды" участвовал в создании советской военной повести с ее напряженными и разнообразными поисками максимальной жизненной правды, с ее тяготением к героике и трагедии войны, с ее пристальным вниманием к нравственному облику человека, наконец, с ее стремлением извлечь из исторического прошлого уроки для современности. В этом смысле В. Быков, Г. Бакланов, Ю. Бондарев, В. Богомолов, В. Кондратьев продолжили традицию, в которую так много вложил Казакевич. Для самого писателя "Звезда" явилась выразительным зачином в теме, которая будет еще много лет занимать его творческое воображение.