Эмма в ночи - [9]

Изречение номер пять.

Психоаналитик – «Ей когда-либо ставили диагноз? Я имею в виду – вашей матери?»

Нет. Никогда. Эбби единственная в семье знала, что некоторые мамины поступки нуждаются в диагнозе. Не отец. Не мачеха. И даже не сестра Мег, которая и сейчас считала родительницу лишь «легкомысленной» и «во всем себе потакающей».

Психоаналитик – «Вы хотите сказать, что именно поэтому стали заниматься психологией? Почему темой вашей диссертации были избраны циклы нарциссизма в семье?»

И что это доказывало? Решение изучать данную дисциплину пришло подсознательно. Но когда Эбби впервые прочла о нарциссизме и нарциссическом расстройстве личности, железы резко выбросили в кровь столь мощную дозу адреналина, что она не удержалась на ногах и упала на колени. Прямо в библиотеке Йельского университета. Прямо на глазах у подруги, с которой они вместе снимали квартиру, решившей, что ее хватил удар. Эбби захотелось свернуться калачиком на полу и раствориться в волне озарения, нахлынувшей на нее по прочтении строк учебника.

Предполагается, что эту болезнь понимают все без разбора, наделяя ярлыком «нарцисс» каждую девочку, которая дважды смотрит на себя в зеркало, и каждого парня, который никогда и ни к кому не обращается за помощью. В книгах и фильмах «нарциссом» нарекают каждого, кто обладает эгоистичным характером, но эти персонажи впоследствии раскаиваются, идут на примирение, осознают свои ошибки и видят свет в конце тоннеля. На самом деле очень немногие знают, что представляет собой эта болезнь и на что она похожа. Она не допускает ни раскаяния, ни примирения, ни света, который можно было бы увидеть. Таким опасным этот недуг делает комбинация двух его составляющих – чрезмерно активной эксплуатации окружающих и неправильного восприятия с их стороны.

Изречение номер шесть.

Психоаналитик – «Давайте попытаемся разобраться во всем до конца. Предположим, следствие надавило бы, добилось психиатрической экспертизы и выступило против местных средств массовой информации, открыто вставших на сторону несчастных родителей. Допустим, впоследствии выяснилось бы, что у Джуди действительно какое-нибудь расстройство личности. Или что у Оуэна Таннера депрессия. Или что Джонатан Мартин алкоголик, а его сыну поставили диагноз СДВГ[1]. Вместо того, чтобы продолжать этот перечень дальше, просто предположим, что специалисты пришли бы к заключению, что мать страдает целым комплексом психических отклонений. Даже если так, это отнюдь не означает, что девочки были бы найдены».

Вот она – спасательная шлюпка. Эбби забралась в нее, и она помогла ей выжить. Потом, время от времени из нее выпадая, думая об ожерелье и о третьем тревожном звоночке, вне всяких сомнений убедившем ее, что к исчезновению девочек причастна семья, она забиралась в нее обратно и таким образом оставалась на плаву.

«Их бы это не спасло».

Да, их бы это действительно не спасло.

Но это изречение, эта шлюпка спасла ее. Хотя ни на мгновение не принесла душевного покоя.

Когда Эбби нажала педаль газа и понеслась по подъездной дорожке, ей в глаза ударили солнечные лучи, и она мысленно обратилась к последней странице своей Библии, к последнему ее изречению, пока еще представлявшему собой белые пустые страницы. Изречению, которому требовались слова и ответы. Доктор Уинтер не удержалась от мысли, что сейчас эта глава наконец будет написана.

Три Касс

Я лежала в постели в объятиях мамы. Волосы намокли, я чувствовала, как в наволочку впитывается влага и холодеет у моей щеки. Она плакала. Рыдала.

– Ох, Кассандра! Девочка моя! Девочка моя!

Я уже говорила, что представляла этот момент целых три года. И хотя времени подготовиться у меня было много, в конечном итоге я, к своему потрясению, оказалась ни к чему не готова.

Ее тело казалось мне хрупким, я попыталась вспомнить, когда в последний раз его ощущала. После жаркой схватки в суде и решения отдать детей ей она редко баловала меня теплом физического контакта, но порой оно мне все же перепадало. В частности по праздникам, на день ее рождения и в особенности в День матери, потому что папа тогда давал ей деньги на подарки. Не помню, чтобы ее тело было таким. Острые, торчащие кости.

– Девочка моя! Господи, спасибо тебе! Спасибо тебе!

К чему я так и не приготовилась и чего даже вообразить не могла, годами размышляя о том, как вернусь домой, так это к выражению ее лица, когда она чуть меньше часа назад впервые увидела меня на парадном крыльце.

Перед тем как позвонить, я девяносто секунд простояла перед дверью. Считала их в голове, потому как занималась этим, сколько себя помнила. Отсчет секунд – а за ними минут и даже часов – у меня получался просто идеальный. Мне пришлось нажимать кнопку звонка целых четыре раза, пока до моего слуха донесся грохот шагов, спускающихся со второго этажа по массивной деревянной лестнице. Мы живем в доме размером больше среднего, хотя даже средний в этом районе стоит больше миллиона долларов. Наш был возведен в 1950-х годах в традиционном белом колониальном стиле, с тремя пристройками, включая крыльцо, а потом несколько раз перестраивался. После нашего исчезновения мистер Мартин внес новые усовершенствования – там, где раньше был палисадник, я увидела застекленную террасу и кабинет. У нас также есть участок в пять акров, крытый бассейн, теннисный корт, а вокруг густой лес, в котором вполне можно заблудиться. Земля здесь стоит очень дорого. И хотя дом был достаточно маленький, чтобы я услышала шаги матери, спускающейся по лестнице, ступени, по которым она шагала, располагались в весьма роскошном объекте недвижимости. Она не преминула бы мне на это указать.