Эмили из Молодого Месяца. Восхождение - [32]

— Ты хочешь сказать, что не желаешь отказаться от своей глупой писанины ради образования, хотя всегда делала вид, будто очень хочешь его получить? — спросила она.

— Не то что не желаю... просто не могу, — с отчаянием в голосе сказала Эмили. Она знала, что тетя Элизабет не поймет... тетя Элизабет никогда не понимала ее. — Я не могу не писать, тетя Элизабет. Это у меня в крови. Бесполезно просить меня не писать. Я хочу получить образование... я не притворяюсь... но я не могу отказаться от творчества даже ради того, чтобы получить образование. Я все равно не смогла бы сдержать такое обещание... так какой же смысл давать его?

— Тогда можешь оставаться дома, — сердито заявила тетя Элизабет.

Эмили ожидала, что в следующую минуту тетя Элизабет встанет и выйдет из комнаты. Но, вместо этого, тетя Элизабет подняла свой чулок и с разгневанным видом возобновила вязание. Сказать по правде, тетя Элизабет пребывала в полнейшей растерянности. На самом деле она хотела послать Эмили в Шрузбури. Этого требовали от нее традиции Молодого Месяца, да и весь клан Марри был того мнения, что девочка должна получить образование. Идея выдвинуть дополнительное условие была ее собственной. На ее взгляд, представлялась прекрасная возможность отучить Эмили от глупой и такой чуждой для Марри привычки зря тратить время и попусту переводить бумагу. Ей ни на миг не пришло в голову усомниться в том, что ее план осуществится, ведь она знала, как горячо Эмили хочет поехать в Шрузбури. А тут это неразумное, бессмысленное, неблагодарное упрямство... «Вот они проявляются, черты Старров», — думала тетя Элизабет враждебно, забыв о том, что у нее в роду тоже была Мэри Шипли с ее непреклонным «Здесь я и останусь»![30] Что же делать? Она, по собственному опыту, прекрасно знала, что, если Эмили заняла определенную позицию, никакие аргументы не помогут переубедить ее. Знала она и о том, что, хотя Уоллис, Оливер и Рут также считают безумную страсть Эмили к сочинительству глупой и не соответствующей традициям Марри, они все же не поддержат ее, Элизабет, в подобном требовании. Так что Элизабет Марри предвидела необходимость крутой перемены собственной позиции, и такая перспектива не могла ее радовать. Ей хотелось хорошенько встряхнуть худенькое бледное существо, сидящее перед ней на оттоманке. Это существо было таким хрупким... и юным... и несгибаемым. Три года Элизабет Марри пыталась отучить Эмили от глупой склонности к сочинительству, и все эти три года она, никогда прежде ни в чем не терпевшая поражения, терпела его здесь. Нельзя же было морить Эмили голодом, чтобы добиться послушания... а никакие менее крутые меры помочь, похоже, не могли.

Негодующая Элизабет ожесточенно продолжала вязать; Эмили сидела неподвижно, борясь с горьким разочарованием и сознанием несправедливости происходящего. Она твердо решила не плакать перед тетей Элизабет, но удержаться от слез было нелегко. Ей хотелось, чтобы Ром не мурлыкал так звучно и с таким удовлетворением, словно — с точки зрения серого кота — все шло совершенно великолепно. Ей хотелось, чтобы тетя Элизабет наконец отослала ее из гостиной. Но тетя Элизабет только яростно вязала и ничего не говорила. Все это казалось Эмили каким-то страшным сном. Поднимался ветер, первые струйки дождя побежали по оконному стеклу, покойные Марри обвиняюще смотрели сверху вниз на нее из своих темных рам. От них нельзя было ждать благожелательного отношения к «вспышкам», «книжкам от Джимми» и «альпийским тропам» — всему, связанному со служением недостижимым, обольстительным музам. Однако Эмили, при всем своем разочаровании, не могла в эти минуты не думать о том, какая это была бы великолепная обстановка для какой-нибудь трагической сцены в романе.

Дверь открылась, и в гостиную неслышно вошел кузен Джимми. Кузен Джимми знал, что готовится, а потому хладнокровно и сознательно подслушивал под дверью. Уж он-то знал, что Эмили никогда не даст подобного обещания, — он так и сказал Элизабет на состоявшемся за десять дней до этого семейном совете. Он был всего лишь «дурачком» Джимми Марри, но понимал то, чего не могла понять здравомыслящая и рассудительная Элизабет Марри.

— Что стряслось? — спросил он, переводя взгляд с одной собеседницы на другую.

— Ничего, — высокомерно отвечала тетя Элизабет. — Я предложила Эмили послать ее на учебу в Шрузбури, но она отказалась. Разумеется, она вольна поступать как хочет.

— Человек, у которого тысячи предков, не волен поступать как хочет, — произнес кузен Джимми тем пугающим тоном, каким обычно изрекал все свои странные афоризмы. Этот тон неизменно вызывал у Элизабет содрогание — она никогда не забывала, что таким странным он стал по ее вине. — Эмили не может обещать того, чего ты от нее хочешь. Ведь так, Эмили?

— Так. — Две большие слезы скатились по щекам Эмили, как она ни старалась удержать их.

— Если бы ты могла, — сказал кузен Джимми, — ты пообещала бы — ради меня, ведь правда?

Эмили кивнула.

— Ты просишь чересчур много, Элизабет, — сказал кузен Джимми, прямо глядя на сердитую вязальщицу. — Ты потребовала, чтобы она