ЭМАС - [29]

Клуб инженеров-путейцев располагался в новом неоклассическом сером здании на пересечении Фонтанки и Забалканского проспекта, по другую сторону от Министерства путей сообщения. Угол его формировала высокая башня, поддержанная двумя мускулистыми атлантами — одним славянским, а другим азиатским, с раскосыми китайскими глазами, — олицетворявшими соединение этих двух народов железными линиями рельсов, положенных русским царем. А наверху башни, подсвеченное с четырех сторон прожекторами, сияло огромное крылатое колесо. По прихоти управления воздушными железными дорогами, Забалканская линия в месте своего соединения с линией над Фонтанкой изгибалась и проходила сквозь здание Путейного клуба, в котором помещалась станция. Сто лет назад вельможи строили пандусы, чтобы кареты могли подъезжать прямо к дверям их дворцов, а инженеры подвели к своей парадной сразу железную дорогу.

Заседание клуба обыкновенно начиналось по субботам в шесть. Без четверти Пётр Фадеевич выходил из дверей своего дома, на Невском проспекте садился на трамвай и ехал до Фонтанки, где поднимался на станцию воздушной дороги, паровоз которой отвозил его прямо в клуб. В клубе сегодня только и разговоров было, что о письме, третьего дня написанном Толоконниковым министру.

— Его превосходительство видел ваше письмо, — сразу на входе перехватил инженера товарищ министра Кофман, — и велел передать вам признательность за беспокойство о судьбах железнодорожного сообщения внутри столицы, но, учитывая, что решение носит высочайший характер, он не видит возможности подвергать его обсуждению и доводить до государя ваши опасения считает нецелесообразным.

— Иными словами, Владимир Сергеевич согласен с тем, что я написал, но боится вызвать гнев государыни и потому умывает руки? — усмехнулся Толоконников.

Кофман молча наклонил голову, что в равной степени выглядело и как знак согласия, и как вежливый поклон, означавший окончание беседы, где стороны больше не имеют ничего друг другу сказать.

Под высокими сводами главной залы клуба, украшенной изразцовыми изображениями мостов Транссиба над водоносными сибирскими реками, каждую субботу собирались петроградские инженеры. Хотя клуб был построен путейцами, в него милостиво пускали и всех остальных, но главный голос всё равно имели хозяева. И чем больше рычагов управления повседневностью в городе переходило к машинам, тем важнее становился и клуб. В плане его заседаний на сегодня стояло рассмотрение проекта типовой тяговой подстанции для линии пневматической почты между Петербургом и Москвой, но его отложили из-за письма Толоконникова. Поэтому инженера ждали с вниманием и нетерпением, и лишь жесткие правила, запрещавшие присутствовать на заседаниях кому-либо, кроме членов, оставили за дверью репортеров столичных газет, писак злободневных бюллетеней и политических агентов.

В зале не было специальной трибуны, поэтому инженеры расселись на собранных по всему зданию стульях, а Толоконников встал перед ними и, благодаря прекрасной акустике, мог говорить не напрягая голос.

— Господа, все вы, я знаю, встревожены известием, что 2-й машинный цех Главконтупра планируется передать для нужд обслуживания ЭМАСа. Это не только сомнительная с точки зрения закона процедура, предполагающая отчуждение, хотя и с компенсацией, собственности частного акционерного общества, но и совершенно недопустимая по сути акция. Правительство утверждает, что 2-й машинный цех является резервным, и ссылается на закон, разрешающий изъятие неиспользуемых мощностей в военное время. Однако эти мощности именно что используются. Они дублируют работу основных машин, выполняя те же алгоритмы и, если выдают отличный от них результат, сообщают о произошедшей ошибке. Иными словами, независимо работающие по одинаковым программам машины должны давать одинаковые команды стрелкам на переключение. Надеюсь, вы понимаете всё значение 2-го цеха.

— А бывали ли случаи ошибок? — спросил кто-то из собравшихся, видимо, симпатизировавший идее изъятия машин.

— К счастью, пока нет.

— Откуда бы им тогда взяться?

— Мы опасаемся, что ошибки могут возникнуть, во-первых, из-за неравномерного износа зубчатых передач, которые не удастся скорректировать естественным образом, во-вторых, из-за повреждения картонной перфокарты, с помощью которой машине сообщаются необходимые данные, или по какой-либо иной причине. Наши сотрудники, конечно, осуществляют регулярный контроль за состоянием машин, но этого нельзя исключать. А цена ошибки — сотни человеческих жизней, повреждение железнодорожной сети и транспортный коллапс.

Толоконникову казалось, что его аргументы настолько неопровержимы, что даже не вызовут обсуждений и будут немедленно одобрены собранием с уведомлением о сём министра. Однако вслед за ним слово взял гражданский инженер Фещенко.

Фещенко был человеком известным. До войны он публиковал в популярных журналах статьи о технических новинках, которые в наступающем веке изменят устоявшийся порядок вещей во всем мире. С её началом, когда мир увидел эти новинки и они оказались совсем не теми, которых ждали, — вместо летающих по небу и к другим планетам автомобилей и неутомимых механических рабочих миру были явлены отравляющий газ, танки и авиаматки, — Фещенко стал начальником лаборатории подводного оружия Балтийского судостроительного завода, и это формально открыло ему доступ в Путейный клуб. Говорили, что назначением своим он обязан каким-то придворным интригам и будто бы ему покровительствует государыня, а сама его лаборатория занимается чуть не оккультными исследованиями. Но Фещенко мыслил здраво, говорил зажигательно, и вскоре стал кумиром молодой или, как она сама называла себя, «прогрессивной» части клуба.