ЭМАС - [16]

Оркестр заиграл на мотив «Прощания славянки»:

Наступает минута прощания,

Ты глядишь мне тревожно в глаза,

И ловлю я родное дыхание…

Музыканты тоже были в форме, но они не ехали на фронт, вся их служба состояла в том, чтобы приходить на вокзал и прощаться с отправляющимися под немецкие бомбы. Но в ЭМАСе они числят себя защитниками Отечества. А те, которые в окопах? Ах, да, в окопах ЭМАСа нет.

Три дня в Киеве, который дышал близким фронтом. Хорошо, что Фауст придумал ей ехать именно сюда, а не в веселую беспечную Москву. Шулякова как раз хотела в Москву — погулять. И Миша отправил её, снабдив достаточными деньгами и сразу выдав паспорт харьковской дворянки, с которым она должна вернуться. А Ольгу отправил в Киев, где жизнь и смерть были рядом — и можно было начинать к последней привыкать.

Вернулась Ольга уже в совсем другой Петроград. Ничего родного в нём не осталось, он был похож на любой транзитный город, где с вокзала надо быстро добежать до порта, чтобы сесть на пароход, или на другой вокзал на другой поезд. Только адреса — куда зайти за бомбой, где встать с нею, когда кидать. В киевском поезде Ольга боялась, что город будет звать её остаться, что родные улицы заманят и не отпустят, что в подворотне мелькнет платье гувернантки с запахом малинового варенья, в трамвае — свисающие над высоким воротником кителя седые бакенбарды отца. Но, слава Богу, она уже начала отвыкать от жизни и привыкать к смерти.

Хвоста, кажется, не было. Один, похожий на гороховое пальто, шел следом. Ольга остановилась, а он пошел дальше, сел на трамвай и уехал. Она зашла в дом на Гулярной. Обычный дом. Взяла бомбу, уложенную в коробку от торта. Понесла бережно, как ребенка, потом поняла, что так торты не носят, и, конечно же, первый шпик её раскроет, она будет арестована и подведет товарищей. Ужасно на себя разозлившись, Ольга перехватила коробку одной рукой, как торт, да так резко, что внутри что-то звякнуло. Не рискуя больше, взяла извозчика до самой Чернышёвой площади. По плану, построенному Мишей, она должна была стоять с другой стороны Фонтанки, откуда хорошо были видны двери министерства. Когда там начнется суета и подадут министерский автомобиль, Ольге следовало медленно двигаться по мосту с левой стороны и, поравнявшись с машиной, бросить бомбу.

Любил ли Миша Ольгу так же, как она его? Ей казалось, что такой светлый человек не может, вернее, не должен любить её одну, а еще вернее — она не имеет права претендовать на исключительность: эта любовь в равной мере должна доставаться всем, ведь все так её хотят. Но порой женщина в ней брала верх, и она ревниво следила, кому и сколько внимания уделяет Миша, а потом жестоко ругала себя за это.

В одну ночь она осталась у Миши, но радости ей это не доставило. Даже как будто разочаровало. Но чувства к нему от этого не ослабли, а наоборот, усилились: она поняла, что любит его не плотской, а духовной любовью. И хорошо, что плоть оказалась столь ничтожна, что она не может бросить и тень обыденности на их отношения.

В последнюю их встречу на Гулярной, когда она пришла за бомбой, Фауст обнял её и, крепко прижав к себе, стал расстегивать застежку на юбке. Но Ольга мягко отвела его руку, и он не настаивал.

Глава X

Вот засуетилась челядь у парадного министерского подъезда, взвился швейцар, шпики, как тараканы, бросились по углам площади, двое выкатили велосипеды, готовые сопровождать поданный автомобиль, и, наконец, из дверей вышел толстый, с взлохмаченными остатками волос по бокам головы, министр Ларов.

Все шаги были отсчитаны. Когда автомобиль тронется, надо медленно сосчитать до 7 и пойти в сторону моста, тогда поравняешься с ним ровно в тот момент, когда он притормозит на повороте. Она досчитала и пошла, и в этот миг взгляд её упал на экран сообщений ПТА, установленный на крыше углового с Фонтанкой дома Чернышёвой площади. Он изображал рекламу дачных участков, нарезанных из бывшей земли герцогов Лейхтенбергских под Петергофом. «Помнишь лето на даче в Мартышкино?» — высвечивали буквы электрические лампочки.

Ольга вздрогнула. Иногда ей казалось, что ПТА читает её мысли. Конечно, она помнила дачу в Мартышкино и её лето. Необыкновенно жаркое, душное, когда только к вечеру наступала прохлада, и они шли с отцом гулять на берег залива. Местные крестьяне вывозили в воду закрытые купальни на телегах, кабинки, в которых можно было переодеться и сразу нырнуть. Но Ольга пренебрегала правилами приличия и, как деревенская девчонка, сбросив платье на берегу, бежала в воду, а потом надевала его на еще мокрый купальный костюм. Отец фыркал в свои александровские усы, но ничего не говорил, а от глаз его разбегались веселые морщинки.

Потом шли по берегу, отец покупал ей лимонад, и они сидели в гранитной беседке, точно такой же, как эти башни на Чернышёвом мосту. Ольга подняла голову. Да, и каменный свод над ней был точно такой же.

Толстые чугунные цепи свисали с углов башни. Нет, это не беседка, этот гранит вокруг неё — гранит Петропавловской крепости, и цепи — это её цепи.

Бомбы у террористов были большими, их приходилось маскировать под связку книг, под коробку для шляпы или торта, заворачивать в одеяло вместо ребенка. Охрана это, конечно, знала, и в первую очередь обращала внимание на людей с такими предметами в руках, вдруг оказывающихся на пути следования охраняемой персоны. Но барышня с нежной улыбкой нахлынувших воспоминаний не могла вызвать подозрения у шпиков, хотя бы и с коробкой в руках.