Ёлы-Палы - [9]

Так и жили. И все вокруг, и мы с прикипевшим к нам Ёлы-Палы. А то, что он действительно к нам привык, следовало из многого. Ну, например, одной из его странностей являлось то, что он никогда и ни у кого не стрелял курева и не просил прикурить. Готов был за два квартала в табачный ларек идти за сигаретами или спичками, но у прохожих не одалживался. В ответ на однажды высказанное мной удивление он мрачно заметил: “Сказано ведь — не проси!”, и надолго замолчал. Так что когда однажды, пока я лениво дымил у Левкиного подъезда, рассеянно поглядывая на, казалось, навечно прилипшие к тротуару битые “жигули”, ко мне в своей обычной неслышной манере подтянулся Ёлы-Палы, внезапно сказал: “Слышь, Серый, чем по сторонам пялиться, дай-ка лучше кочерыжку запарить!” — и потянулся к моей сигарете, одновременно несколько неуверенным жестом вытаскивая откуда-то чуть не из рукава и вставляя себе в угол рта желтоватый окурок, я понял, что мы действительно стали чем-то большим, чем соседи или случайные собутыльники, и, сам не знаю почему, мне это пришлось по душе.

То, что количество совместно принятого привело к качественному изменению наших отношений, заметили и Лева с Софьей, которые рассказали мне, что всё чаще Ёлы-Палы заходит к ним не для того, чтобы сманить Левку на бутылец, а просто так — посмотреть как Левка работает, благо тому никогда зрители не мешали, или даже поговорить. И говорить он начал с нами не только о сводках происшествий, но и вообще о разном. Как-то раз даже высказался — не помню уж по какому поводу — насчет Гаврилы Попова, подвизавшегося тогда в качестве московского мэра.

— Тоже деятель! — брезгливо сказал он. — Не Миша, не Гриша, не кусается, не плющится. Оно, конечно, на безрыбье и Фома дворянин. Да всё равно толку не будет — отвесит рот по шестую пуговицу, да мимо кармана не пронесет. Тем и кончит.

В общем, показал себя неплохим политическим аналитиком, хотя и непростым для понимания, если кто к его речам непривычен. Мы-то, правда, привыкли. Да и вообще оказалось, что он о разном размышляет, хотя, как правило, его размышления, как когда-то давно предсказывал Лева, окрашены были налетом некоего, хотя и вполне мирного, но заметного неприятия инородческого влияния на традиционные русские ценности. С нами он уже чувствовал себя запросто, так что как-то раз беззлобно поинтересовался у Левы:

— Лев, ты, конечно, ёлы-палы, поджилок, и через твою Соньку толком уже не можешь понимать, что у нас и как, но всё равно, скажи мне, как это так получилось, что в своей стране русскую же веру начисто извели? Даже я еще помню, как меня втихаря бабка молитвам учила, а годы-то не нынешним были чета. А теперь? Даже не то, что про Бога не думают, я и сам про него не думаю, а просто пропало что-то. Как из головы стерлось. Я вот еще пацаненком помню, как тут по переулкам бегал, а от Христа Спасителя купола полнеба закрывали. Или мне так казалось, пока маленьким был. А потом — как языком слизнуло. Все говорят — Каганович, Каганович. А рушили-то, небось, русские работяги. И им хоть бы што. Что же с народом сделали, что вместо церквы бассейн, а, Лев?

— Ну, а была бы церква вместо бассейна, пришлось бы тебе немытым ходить, — саркастически отозвался Лева. — А что с нами сделали, ты и сам знаешь. Целку-то не корчи. И тоску не наводи. Давай лучше за добавкой сгоняем.

— Давай, — легко переключился с высокой философии на каждодневные нужды Ёлы-Палы. — А всё равно, вот бы как-нибудь утром глаза продрать, а тут всё опять, как тогда при бабке. Эх…

Не знаю, до каких тем добрались бы мы с Ёлы-Палы, но так быстро завертелась вокруг новая и непонятная жизнь, что я и опомниться не успел, как институт мой уже не работал, а народ начал стремительно растекаться на пенсии, в бессрочные отпуска или в начавшие бешено плодиться разнообразные кооперативы. Я, как, впрочем, и многие другие, поначалу растерялся, да так, что на какое-то время даже стал реже появляться у Левы, а Ёлы-Палы вроде и вообще добрый месяц не встречал. Да так больше и не встретил, поскольку как раз за этот месяц резко изменилась и моя жизнь — неожиданно, прослышав от общих знакомых обо всех моих бедах, мне начал названивать один неплохой мужик из Германии, который звал к себе в институт для начала хотя бы ненадолго — прочитать аспирантам курс по нашим общим делам, а дальше посмотреть, как пойдет. Дома ловить было нечего, с выездами стало не в пример полегче, холостому да голому вообще собраться только подпоясаться, так что я и решился. Попрощался с Левкой и его, девицами, передал привет Ёлы-Палы, пожелал не спиться, да и отбыл… Не было меня в Москве года два. Если точно, то два года и три месяца. Мотался я много — в одном университете два месяца лекций, потом в другом еще три, потом в одном месте симпозиум, потом в другом. В общем, деловая круговерть в связи с демократизацией правил выезда и общей разрухой науки в родной стране. Да и не в этом дело. Как говаривал Ёлы-Палы, дело не в том, что по жопе кнутом, а дело в том, что больно! Главное, долго меня не было. И за эти два года я с Левкой практически не контактировал. Сами знаете, как бывает, когда жизнь полностью меняется. Ни на что времени нет. Как-то раз с днем рождения поздравил, другой раз с Новым годом, потом с какой-то оказией письмо передал, потом кого-то из общих знакомых случайно на пересадке встретил то ли в Лондоне, то ли в Амстердаме, так тот мне рассказал, что дела у Левы идут хорошо. Вот, практически, и всё. Но старая дружба она дружба и есть — так что как только приехал и распаковался, на следующее же утро и позвонил. Он всё там же и, главное, дома был. Крики, радость. Сонька сбоку в трубку кричит. Ждут сейчас же. Как не уезжал. Естественно, бегу. Прихожу — всё, как было. И переулок, и даже “жигули”, по-моему, всё те же у подъезда. Разве что домик их не в пример аккуратнее выглядит — покрашен, облизан, дверь новая в подъезд. Внутри тоже всё отремонтировано — вижу даже, что какие-то конструкционные изменения, хотя сразу схватить не могу. Не до этого. Звоню — открывают. Ну, каждый сам понимает, как после двух с лихом лет встречаются. Может, только через полчаса друг друга и слышать-то стали. Рассказываем, что и как. Ну, у меня-то всё просто — холостякую, науку двигаю, только теперь по разным местам вместо одного. Да, в общем-то, и у Левы всё та же ровная линия вверх, несмотря даже на внутренние трудности. Он в полную славу вошел, так что выставки, выставки — Москва, Лиссабон, Чикаго, Париж — ешь, не хочу! Заказчиков полно, а цены такие, что я только на те его картинки, что он мне в старые годы дарил, чуть не до конца жизни безбедно жить мог бы! Пьет мало, с Сонькой по-прежнему за руки держатся, девка растет, в каком-то лицее уже учится. В новое жилье переезжать не собирается, хоть возможностей сколько угодно. Он зато старое увеличил и в такой порядок привел, что закачаешься. Показывает — мастерская, кабинет, гостиная, камин, Сонькин будуар — ну, я, естественно, качаюсь.