Ёлы-Палы - [11]

В общем, оказалось — это уж и милиция тоже проследила — после того, как мы у подъезда столкнулись, Ёлы-Палы наш — прямым ходом в магазин за вином. Там, естественно, народ уже вовсю толокся, так что когда его узнали, то фурор был полный — каждый высказался. И он отвечал. Только вот что все припомнили: говорил он как-то странновато. То вроде как со мной у подъезда — ну, это я так думаю, а магазинная пьянь по-своему определила: как по радио, говорили, выступал, не сипел и больно умно выражался, а то на обычную свою речь сбивался — как раз сипел и прибаутками сыпал. Понятно, решили, что с бодуна. С бодуна и прикид свой доисторический напялил. Даже без очереди пропустили. Взял он свою бутылку, да не какую-нибудь, а на “Абсолют” его потянуло — такое дело все запомнили, и ушел. А пошел он, как оказалось, не к себе домой, а этажом выше, к тому соседу длинному, что на него всё кляузы насчет самогона катал.

Постучал — как всегда, звонить не стал, — ему тот хрен открыл, а он со всей вежливостью, что так мол и так, забудем былые раздоры, а в знак примирения и добрых чувств не позволите ли у вас ванну принять, поскольку скороварку закрыли на веки-вечные, а мыться надо. На пол дескать, не наплещу, а в чистом виде так сразу и за ремонт квартиры возьмусь, чтобы и свой помывочный пункт был и вообще, чтобы весь наш культурный подъезд больше не подводить. Сосед этот настолько офонарел от всего разом — и от вида, и от речей, что впустил и ванной пользоваться разрешил, тем более что жена его на работе была. Ёлы-Палы ему плащик аккуратно на вешалку приспособил — даже про плечики спросил! — и прямым ходом в ванну. Бутылки сосед не заметил, да Ёлы-Палы ее, видно, под мышкой ховал, чтобы в глаза не бросалась. В общем, впустил, а сам обратно газеты читать — его как раз от этого интеллектуального занятия Ёлы-Палин стук и оторвал. Но сам, как говорил, прислушивался и к тому, что в ванной происходит — всё же Ёлы-Палы человек непростой. Хотя вроде ничего особенного и не происходило. Вода полилась и остановилась. Потом опять полилась, но опять же и остановилась. Успокоился. Зачитался. А потом случайно на часы глянул и спохватился — уже часа полтора прошло, как Ёлы-Палы в ванной, а оттуда больше ни звука. Ну, он в дверь стучать — заперта, и никто не откликается. Струхнул — мало ли что, может, сердце прихватило, тем более что и вообще как-то всё странно… Решил он дверь высадить, благо что там только крючок хилый. И высадил. Лучше бы не высаживал, хотя, конечно, всё равно бы пришлось. Короче, в ванной духота такая, как будто Ёлы-Палы кипятком мылся, сам Ёлы-Палы в ванной сидит, назад откинувшись, только что голову набок свесил, а вода в ванной темно-красная. Весь шикарный наряд кучей на полу свален, а рядом пустая бутылка из-под “Абсолюта” лежит. Сам сосед говорил, что он сначала на одной дурацкой мысли и зациклился — как же это Ёлы-Палы безо всякой закуси, да еще из горла 0,75 всосал? Отудивлялся, и только потом до него доперло, что красное в ванной — кровь. Он Ёлы-Палы за подмышки прихватил и тащить пытается, но того разве подымешь. Он тогда его за руку цапнул, и вот когда руку-то из воды вынул, то порезы и увидал. А из них уж и кровь не сочится — вся вышла. Тут только до него толком дошло, что случилось… Он к телефону — “скорая” там, мусора. В общем, на прощанье ему Ёлы-Палы за все кляузы такой подарочек устроил, что до смерти не забудет! Таскали его, как цуцика, месяца три, хоть врач сразу про самоубийство сказал. Но про кляузы всё отделение помнило, так что на всякий случай проверяли как следует. На что, по-видимому, Ёлы-Палы и рассчитывал. Да, он-то сам, конечно, уж готов был. Я потом ездил к врачу говорить, так он мне сказал, что тот вены по всем правилам и исключительно интеллигентно вскрыл — старой опасной бритвой, глубоко, в горячей воде, чтобы кровь легче шла, да еще перед этим столько водки принял, что ни боли, ни страху… В общем, знал, что к чему. А так, говорит, организм здоровья исключительного. Даже печень неплоха по его привычкам. Жить бы, так сказать, и жить… Да и лет ему, судя по всему, не больше шестидесяти — шестидесяти пяти, хоть документов никаких у него в комнате милиция не нашла — даже фамилию пришлось по паспортному столу устанавливать. Филимонов он оказался. Хотя, может, и не он. Правда, и тот Николай. Но фотография старая — хрен разберешь. Похоронили, всё же, как Филимонова. Вот так…

И еще — доктор говорил, что рядом с новыми разрезами старые шрамы были. Оказывается, лет тридцать, а то и сорок назад Ёлы-Палы уже вены резал, да что-то, значит, не вышло у него тогда. Вот такие дела… Хоронить-то я не пошел — ты знаешь, я на кладбище вообще не могу ходить. Но там уж всё равно всё по правилам было. Мне Сонька пыталась рассказывать, но я заткнул угрозой творческого кризиса. Не хочу про это слушать, и всё тут.

Лев замолчал. Мне тоже сказать было нечего. Чего уж тут говорить? Так, значит, и не увидел загадочный Ёлы-Палы нового Христа Спасителя на месте своей ямы. Не привелось. Достали его, как ни пытался он свой угол таким сделать, что и терять, вроде, нечего. Походя достали, в очередной раз разрушив то, что он кое-как вокруг себя соорудил. А на новую попытку желания не нашлось. Вот он и окликает меня каждый раз у Кропоткинской. Напоминает, что каждый раз кому-то приходится за всё платить. А вот кому именно, никогда наперед не угадаешь. Потому как не разумом выбирается.