Елизавета Петровна - [8]

Чтобы у читателей исторических монографий не возникали вопросы, на которые авторы не могут ответить, многие факты вольно или невольно умалчиваются, а то и искажаются. Например, помолвка дочери Меншикова с великим князем была инициирована вовсе не светлейшим, а Екатериной Алексеевной, а невестой до середины мая считалась не его старшая дочь Мария, уже обрученная с Петром Сапегой, а младшая Александра. Кстати, знаменитый анекдотический эпизод с пожалованием 5 февраля 1727 года дамского ордена Святой Екатерины единственному мужчине за всю историю награды — сыну Александра Даниловича Александру — обретает смысл, если первой невестой Петра Алексеевича была Александра Александровна: поощрить-то хотели именно ее, но чиновники, переутомившись на службе, впопыхах вписали в документ Александра. И подобных темных мест и белых пятен в хронике 1727 года немало. Однако они легко выстраиваются в логически безупречную цепь событий, стоит только учесть амбициозность главной героини — Елизаветы Петровны.

Итак, огласка намерений Екатерины в отношении дочери расстроила идеальный план цесаревны. Но о капитуляции она не помышляла и потому в кратчайший срок придумала, как выправить положение: привлечь на свою сторону все группы, группки, кружки, не питавшие симпатий или просто равнодушные к Петру Алексеевичу. Далее члены искусственно сколоченной широкой политической коалиции подписались бы под петицией на высочайшее имя с просьбой назначить «кронпринцессой» Елизавету Петровну. Екатерина I, разумеется, просьбу удовлетворила бы.

Ядром елизаветинского блока надлежало стать двум семейным кланам — голштинскому и меншиковскому. Причем позиция светлейшего князя во многом предрешала исход борьбы. Это понимала и партия братьев Голицыных, пытавшаяся с конца 1726 года наладить диалог с главой правительства. Тогда же определилась цена за альянс с князем — брак Александры Александровны с Петром Алексеевичем как гарантия сохранения Меншикова у власти при новом императоре Петре И. Елизавета собиралась купить голос старого отцовского друга по тому же прейскуранту. Правда, она по понятным причинам не могла пообещать Меншикову статус императорского тестя. Зато мезальянс выглядел бы не плодом политического торга, а, наоборот, царской милостью. За что? Елизавета предусмотрела и это.

С 27 января камергер Р. Г. Левенвольде убеждал Александра Даниловича разорвать помолвку дочери Марии с родовитым польским шляхтичем Петром Сапегой, ибо государыне пришла в голову очередная блажь: женить пана на своей племяннице Софье Карловне Скавронской. Консультации шли трудно. Меншикова крайне огорчил высочайший каприз. Впрочем, когда размер компенсации за Сапегу поднялся до обручального кольца от великого князя, светлейший заколебался, ибо понял, что Екатерина готова щедро платить не за поляка, а за что-то еще. Потребовался аналитический ум А. И. Остермана, дабы разобраться в придворной интриге. Конечно, оба сановника слышали о недавнем откровении императрицы касательно судьбы младшей дочери. Следовательно, Екатерина и тот, кто за ней стоял, были намерены добиться провозглашения Елизаветы преемницей императрицы и теперь вербовали их под свои знамена. С 5 февраля Меншиков обсуждал с Остерманом, как лучше поступить, и отгадывал, чьи мысли озвучивала государыня. Ровно через две недели она сделала Остермана и Левенвольде воспитателями великого князя. Указ рассеял все сомнения сановного дуэта, и к вечеру того же дня Меншиков сдался. Затем, до середины марта, посредники, те же Остерман и Левенвольде, улаживали детали бракосочетания двух подростков. Судя по всему, помимо прочего договорились и о том, что 5 апреля 1727 года Екатерина публично объявит о помолвке. Однако императрица, празднуя собственное 43-летие, от сенсационных деклараций воздержалась.

Что же случилось? Полным фиаско завершилась миссия П. А. Толстого. От графа требовалось убедить всех противников партии великого князя или державших нейтралитет объединиться вокруг Елизаветы. Петр Андреевич в двадцатых числах марта съездил в гости к герцогу Карлу Фридриху, гвардейскому подполковнику И. И. Бутурлину, генерал-полицмейстеру А. М. Девиеру — но тем и ограничился, обнаружив не слишком приятную для «сердца моего» истину: Бутурлин и Девиер без особого энтузиазма откликнулись на призыв развернуть агитацию в пользу «сердитой» Елизаветы. Им больше импонировала «приемна» и «умилна собою» Анна Петровна. Вот если бы «зделать наследницею» ее…

Цесаревна Елизавета испугалась перерастания борьбы за ее права в движение в поддержку прав ее сестры, герцогини Голштинской. Оттого и посоветовала матери запретить Толстому посещать кого-либо еще. Увы, широкий альянс за Елизавету Петровну оказался иллюзией. По степени приемлемости для русского общества любимица царицы замыкала тройку лидеров. И продолжи Толстой визиты к знаковым политическим фигурам Петербурга, результат был бы противоположным: борьба за первенство наверняка разгорелась бы между Петром и Анной. Ведь голштинская чета, невзирая на клятвы 1724 года, виды на русскую корону все-таки имела, в чем Петр Андреевич убедился, побеседовав с Карлом Фридрихом.