Эликсир - [4]

За годы нашей дружбы Райна стала экспертом по сглаживанию таких ситуаций. Она всегда знает, когда мое имя может появиться в журналах. И она радуется за меня совершенно искренне, стоит ей узнать об очередном турне или светском рауте, на который мне предстоит идти вместе с родителями. И что самое удивительное: в ее радости нет и капли зависти. Хотя и на ее долю тоже достается немало светских раутов, ее эта мишура никогда не утомляет. Она с неизменным энтузиазмом сопровождает меня и на званые приемы, и на вечеринки в закрытые клубы, и на каникулы в какое-нибудь экзотическое место… и в этой зимней поездке по Европе.

Я даже не заметила, что танцую с закрытыми глазами, пока не распахнула их от неожиданности, почувствовав на плече чью-то руку.

— Клиа! — Райна старалась перекричать музыку, и ее глаза сверкали от выпитого вина и от восторга перед очередной любовью всей ее жизни. — Je vais aller chez Pierre.[7] У него пентхаус с видом на Эйфелеву башню! C'est tres bon, поп?[8]

Судя по всему, Райна и без меня успела решить что это tres, tres bon[9], и мне оставалось лишь согласиться:

— Oui[10], — сказала я. — Только будь осторожна. У тебя есть его адрес?

Райна кивнула, и я протянула ей свой телефон, чтобы она его записала.

— Газовый баллончик с собой? — спросила я.

Райна состроила сердитую гримаску, но все же продемонстрировала мне его, вынув из сумочки. Я одобрительно кивнула.

— Звони немедленно, если хоть что-то пойдет не так. Не важно что. И если ты не свяжешься со мной через двенадцать часов, я вызываю команду спецназа!

— Мы во Франции! Здесь нет спецназа! — напомнила мне Райна. А потом наклонилась, прижавшись ко мне лбом, и сказала, глядя прямо в глаза: — Со мной ничего не случится. Ты меня никогда не потеряешь!

В последний год она повторяла эту фразу чуть ли не при каждом расставании. И хотя мне было приятно это дружеское участие, я всегда раздраженно морщилась, слыша «никогда». По мне, это было все равно что искушать судьбу. Конечно, я говорила об этом Райне, но та лишь смеялась над моими «ненормальными предрассудками». Стало быть, каждый божий вечер верить в то, что ты встретила душу-близнеца — это нормально, а верить в то, что судьбу можно раздразнить своими неосторожными словами — это ненормально! Оставалось лишь надеяться, что судьба Райны обладает достаточным терпением.

В клубе я оставалась ровно столько, чтобы не уезжать на глазах у Райны. Она бы чувствовала себя неловко, если бы поняла, что я потащилась сегодня в клуб только ради нее. Едва переступив порог своего номера, я жадно ринулась к сейфу и вытащила свою драгоценную камеру.

Сколько я себя помню, фотография была моим спасением от любых неприятностей. Папа подарил мне мой первый фотоаппарат, когда мне было всего четыре года.

— Запомни, Клиа, — напутствовал он меня, — ты берешь на себя большую ответственность, когда фиксируешь что-то на снимке. Во многих культурах существует поверье, что фотография крадет у человека часть его души.

Как всегда, я внимала каждому его слову, принимая их за истину в последней инстанции, даже когда мама открыто смеялась и закатывала глаза:

— Ох, Грант, ты только посмотри на нее! — и ее голос звенел от любви к нам обоим. — У нее глаза, как чайные блюдца! Скажи ей, что это выдумки!

— Это выдумки, — покладисто отвечал папа, но он стоял спиной к маме, и она не могла видеть, как он скрестил два пальца. Я просияла: еще бы, мы с папой стали заговорщиками!

С той самой минуты, как папа вручил мне фотоаппарат, он стал моей самой любимой игрушкой. Мне никогда не надоедало делать снимки. И папе это нравилось. Он тоже увлекался фотографией и очень гордился, что я вместе с ним часами просиживаю в его домашней лаборатории в подвале. Меня всегда считали скорее маминой, чем папиной дочкой — до того дня, как я получила фотоаппарат, хотя я вообще ничего такого не помню. У меня в памяти сохранились только мы двое — папа и я — смеемся, беседуем, делимся своими секретами и надеждами превратить каждый свой снимок в произведение искусства.

Райна надо мной смеется. Принимая во внимание мою ненависть к папарацци, она находит комичным мое увлечение фотографией. Но я считаю себя самым настоящим антипапарацци. Ведь их жадные объективы ловят лишь то, что лежит на поверхности. Лишь бы физиономия их жертвы была в фокусе — и все о'кей. А моей целью стало запечатлеть то, что скрыто под поверхностью. Есть неповторимая история, что таится в каждом лице, в каждом пейзаже, в каждом мгновении нашей жизни. Каждый предмет в мире наделен собственной душой, и, когда мне удается найти общий язык с камерой и мы работаем в унисон, нам удается запечатлеть эту душу. У себя в комнате я аккуратно уложила камеру на кровать, чтобы одеться потеплее и противостоять зимнему холоду. В поездку я взяла с собой свою любимую камеру — Sony DSLR (цифровой одно— объективный зеркальный фотоаппарат — перев.), которую папа подарил мне как раз перед своей последней поездкой в «Глобо-Рич». С тех пор успели появиться новые, более совершенные модели, но эта, казалось, была сделана специально для меня. Я мигом скинула с себя вечернее платье и каблуки, натянула длинные шелковые нижние штаны, мои любимые джинсы, толстый свитер с высоким воротом и вязаную плотную шапочку. Никаких перчаток. Перчатки — это барьер, они разделяют меня с камерой, нарушая нашу связь.