Во снах
и
в любви —
ничего
невозможного нет
Я не могла дышать.
Затерянная в равнодушной толпе, я отчаянно боролась за глоток воздуха, но все усилия были тщетными. Колышущееся море раскаленных тел обволакивало меня волнами вязких испарений, замешанных на запахе пота. Напрасно я пыталась вырваться: яркие вспышки света били по глазам и лишали меня чувства направления.
Силы покинули меня. Я понимала, что вот-вот отключусь.
Я заставила себя вдохнуть как можно глубже и занялась самовнушением. Все в порядке. Мне здесь ничего не угрожает и не может угрожать. Я стою на танцполе в самом престижном парижском ночном клубе. Ради единственного шанса попасть туда, где я сейчас нахожусь, люди готовы целую ночь мерзнуть в очереди.
Это не помогло. Тяжелое техно беспощадно лупило прямо по мозгам: пять нот повторялись снова и снова, пока мне не захотелось зажмуриться и закричать. Толпа становилась все плотнее, так что под конец я даже не могла поднять руку или хотя бы повернуть голову. Внезапно возникло жуткое ощущение, как будто эта пытка продолжается уже целую вечность, и я замкнута в этом тесном пространстве, как в гробу.
Точно таком же, как гроб моего отца. Но разве у него был гроб? Разве он вообще был похоронен? Разве кто-то знает наверняка, что он вообще погиб? Что с ним случилось на самом деле? Он заблудился в джунглях? Его растерзали дикие звери? Его захватили в плен и пытали? Молил ли он нас о спасении до самой последней минуты, пока не стало поздно?
Ну вот. Мне не хватает воздуха, я задыхаюсь… Я зажмурилась и начала делать руками плавательные движения, пробиваясь к свежему воздуху между извивающимися потными телами. И почти заплакала от облегчения, когда моего лица коснулись холодные пальцы зимнего воздуха из распахнутых балконных дверей. Мне каким-то чудом удалось прорваться на балкон. Я рухнула в кресло, откинулась на спинку и дышала, дышала без конца, не в состоянии насытиться свежим воздухом.
Я пришла в себя, все было в порядке. Снова набрав полные легкие воздуха — на сей раз без спешки и со вкусом — я позволила себе полюбоваться ночной панорамой Парижа, увенчанной Эйфелевой башней в золотистом сиянии прожекторов. Это было очень красиво. Машинально рука потянулась к кофру с фотокамерой, который должен был болтаться у бедра, но, конечно, я не взяла его с собой в ночной клуб. Я обреченно вздохнула и привычным жестом дотронулась до серебряного амулета в форме цветка ириса, всегда висевшего на цепочке на шее. Пальцы пробежались по знакомым выпуклостям трех полураскрытых лепестков в обрамлении трех чашелистиков. «Три лепестка обозначают верность, отвагу и мудрость, — сказал мой отец, когда застегивал ожерелье на моей шее в мой пятый день рождения. — Ты уже вооружена всеми этими достоинствами, моя малышка, — добавил он и опустился на колени, чтобы посмотреть мне прямо в глаза. — Но если тебе придется туго и ты забудешь об этом, твой амулет напомнит тебе о них».
— Клиа! Тебе плохо?
Я улыбнулась и посмотрела на свою старинную и самую близкую подругу, простучавшую по мрамору балкона своими легкими сандалиями. Эти сандалии из ремешков — а еще золотистое длинное платье, ноги, растущие от плеч и буйная грива рыжих волос — придавали Райне облик героини древнегреческого мифа.
— Pas de problem.[1] — заверил Пьер вместо своего приятеля, плюхаясь в кресло рядом с моим диваном, — Это только приятно — заботиться о таких deux belles filles[2], как вы! — он поставил на низкий столик еще два бокала и воскликнул, не спуская с Райны сияющего взгляда — Viens, ma sherie! Viens![3]
Игриво зарычав, он обхватил Райну за талию и усадил к себе на колени. Он что, действительно влюбился? Во всяком случае Райна в этом не сомневалась. Она весело взвизгнула, но все же пересела на подлокотник кресла.
— Ты очень противный мальчишка! — пожурила она ухажера.
— Mais non![4] — возразил он и протянул ей бокал как знак примирения. — Pour toi![5]
— Мерси, — отвечала Райна, не спуская глаз с Пьера и выгнув спину ровно настолько, чтобы платье как можно выгоднее облегало ее грудь. Она отпила глоток и поставила бокал на столик. — Et pour toi![6] — многозначительно промурлыкала чертовка и завершила тост долгим страстным поцелуем.
Обворожительно. Спасибо родителям, я повидала вживую немало величайших актеров нашего времени. И могу дать совершенно профессиональную оценку: в искусстве соблазнения Райна не уступала никому из этих корифеев сцены. Единственное, что меня не устраивало на этот раз — ее выбор партнера. Пьер был столь безупречно красив, что не сделать его мужской моделью было бы преступлением против человечества. И все же он был таким худым и угловатым, что, мне кажется, сидеть у него на коленях и целовать его — это то же самое, что обниматься с дикобразом. Хотя Райне это явно не приходило в голову. Она немного отодвинулась, чтобы перевести дыхание, обнадежила своего визави многозначительной улыбкой, наклонилась ко мне и произнесла театральным шепотом:
— Мы с Пьером — души-близнецы!
Я постаралась не расхохотаться. Мне не было бы так смешно, если бы это была просто строчка из пьесы, которая должна была уверить Пьера, что он не зря переводит деньги нам на выпивку. Но я знала, что в эту минуту Райна сама верила в свои слова столь же безоговорочно, как это было у нее с Алексеем, Жюльеном, Риком, Янко, Стивом и Эйви… Со всеми парнями, от которых она успела побывать без ума на протяжении последних трех недель.
