Элианна, подарок бога - [69]

Ей вспомнилась сцена, которую она уже три года пытается и не может вытравить из своей памяти. Тогда, три года назад, она была с Лешей — своим единственным бойфрендом — в бронксовском зоопарке, и они оба, как и другие посетители, буквально застыли от шока перед вольером обезьян. Потому что там, за решеткой, огромный орангутанг, сидя на развесистом дереве, имел — тут иначе не скажешь — с десяток обезьян, которые визжали, орали и прыгали по веткам вокруг него. А он, не вставая с места, своими длинными лапами хватал одну из них, насаживал, как на шампур, на свой огромный малиновый пенис, несколько секунд — под крики остальных макак — шарнирно поднимал ее и опускал по этому орудию, после чего буквально отбрасывал в сторону, хватал следующую макаку, повторял с ней ту же процедуру и хватал новую…

— Вот это мужик! — восхищенно произнес Леша, и это стало концом их отношений — Вера впервые в жизни залепила мужчине пощечину. И ушла из зоопарка.

Теперь, душной брайтонской ночью, Вера, мечась по своей постели, говорила себе: а чем этот Стенли отличается от того орангутанга? Наверняка, такое же животное…

И, убедив себя в том, что «этого не будет, потому что этого не будет никогда!», успокоилась и уснула в четвертом часу утра.

Но и во сне ей снился огонь и какие-то раскаленные угли, по которым она шла босыми ногами.

Разбитая и невыспавшаяся, она вышла утром на улицу, уже опаленную июньским зноем так, что каблуки продавливали мягкий асфальт. Вера перешла на теневую сторону и направилась к сабвею. Конечно, она могла вызвать Марка Шехтера или любое другое такси, но такси от Брайтона до 47-й это минимум сорок долларов, зачем ей транжирить деньги, если за доллар можно доехать сабвеем? К тому же она не спешит и может, если на то пошло, выйти к бордвоку и посидеть у моря.

Что она и сделала — перешла шумную, как всегда, Брайтон-Бич-авеню с ее грохочущим над головой сабвеем, русскими магазинами и громкоголосыми уличными торговцами чебуреками и пирожками с капустой и вновь оказалась в тихом прибрежном переулке, упирающемся в широкую деревянную лестницу на деревянный же бордвок.

Здесь тоже было жарко, но в тени грибков и навесов утренний океанский бриз освежал лицо, оголенные плечи и ноги и даже свежо и тепло задувал под юбку. Что было вчера? Что потрясло ее в этом чертовом Стенли? Подумаешь, какой-то еврейский Самсон-биндюжник! Да, от него пышет энергией и мощью, как от этого океана. И на его широченную грудь хочется лечь так же покойно, как в эти теплые океанские волны. Но стоп! Прекрати мечтать, пока не промочила прокладку! Просто ты давно не была с мужиком, но это не так уж дорого стоит, за двести баксов можно вызвать профессионала. Или одним движением ресниц снять любого из этих полуголых бегунов, которые каждые две минуты пробегают по бордвоку, косясь в ее сторону и специально для нее выпячивая грудь и вскидывая загорелые мускулистые ноги.

Мысленно усмехнувшись, Вера встала и мимо стариков, сосредоточенно играющих в шахматы, и бездельников-велферовцев, шумно забивающих «козла», мимо толстых мамаш с детскими колясками и абсолютно голого трехлетнего малыша, радужной струйкой писающего на доски бордвока, пошла к выходу. Увидев это, один из пробегавших мимо бегунов тут же заложил вираж, подбежал к ней и, продолжая «бег на месте», спросил по-русски:

— Девушка, вы совсем уходите или еще вернетесь?

— А в чем разница? — спросила Вера, критически оглядев этого двадцатилетнего жеребца.

Он не растерялся:

— Ну, если вы вернетесь, я бы вас подождал…

Но она уже приняла решение:

— Нет, к вам я не вернусь.

* * *

Грохот сабвея отрезал Веру от Брайтона, как летящая в шахту вагонетка отрезает шахтеров от внешнего мира. Да, в поезде «Би» было как в преисподней — душно и жарко, стены вагона и потолок расписаны граффити, два черных подростка с магнитофоном на плече, гнусно улыбаясь, откровенно раздевали ее глазами, а остальные пассажиры — три негритянки с жировыми складками, выпирающими над тугими поясами юбок, русские женщины с ярко накрашенными губами, две монашки-испанки или итальянки в черных одеяниях до пола, тощий китаец непонятного возраста, два индуса в чалмах и молодая пышнотелая проститутка в коротеньких джинсовых шортиках на огромных шоколадных ягодицах и малиновом бюстгальтере на двух шоколадных дынях килограммов по восемь — все уставились в свои английские, русские, китайские и испанские газеты, журналы и Библию.

По грязному полу с грохотом каталась пустая банка из-под пепси. На пустом сиденье рядом с Верой оставленная кем-то «Дэйли Ньюз» крикливыми заголовками сообщала о новом ограблении банка черными бандитами, и размытая фотография, сделанная камерой видеонаблюдения, показывала их фигуры с женскими чулками, натянутыми на головы вместо масок. Радио ржавым фальцетом скороговоркой объявляло остановки — Atlantic Avenue… Fulton Street… LeKolb Street… Потом был такой длинный перегон под Гудзоном, что, казалось, поезд действительно скатывается в ад — безвозвратно, for ever! и Вера уже пожалела, что поcкрядничала на эти несчастные сорок долларов…

Когда полчаса спустя она все-таки выбралась из этой чертовой подземки в райскую прохладу Рокфеллер-центра, нужно было немедленно принять душ и смыть с себя пот и раздражение. Но душа не было в ее магазине. Зато был кондиционер, и Вера включила его на полную мощь так, что и салон с пустым еще прилавком и итальянским диваном, и задняя комната с холодильником наполнились самолетным гулом. Вера открыла холодильник, достала высокую початую бутылку кока-колы и жадно прильнула к ее горлышку. Но не успела сделать и двух глотков, как звякнул колокольчик оставшейся незапертой уличной двери. Едва не захлебнувшись, Вера выглянула в салон — кого там принесло, она же не вызывала ни Марка, ни Виктора!