Ели халву, да горько во рту - [64]

– Что?! – лицо Немировского исказила гримаса, он приложил руку к груди и прислонился к стене.

– Николай Степанович, что с вами?! – бросился к нему Жигамонт, испугавшись, что Николая Степановича может хватить удар.

– Доктор, бегите скорее туда! Остановите её! Морс будет отравлен… – вымолвил следователь плохо слушающимися губами. – Быстрее, умоляю вас!

– Фоминична, помогите господину Немировскому! – крикнул Георгий Павлович и выбежал из кухни.

Доктор ещё не понимал, что к чему, но он был не из тех, кто тратит время на ненужные разъяснения, когда речь идёт о жизни человека. Перескакивая длинными ногами через три ступеньки, Георгий Павлович вихрем взлетел по лестнице и толкнул дверь в комнату Родиона.

Маша заботливо поддерживала голову молодого князя, а горничная уже протягивала кружку с морсом к его губам. Размышлять было некогда, и доктор Жигамонт одним ударом трости выбил кружку из рук Дарьи. Она со звоном упала на пол и разбилась.

Маша смотрела на Георгия Павловича изумлённо-испуганными глазами, не произнося ни слова.

– Что это с вами, барин? – спросила Дарья.

Сидевшая на стуле кошка соскочила на пол, осторожно подошла к разлившейся жидкости, лизнула несколько раз и через мгновение издохла.

Георгий Павлович промокнул платком лоб. Доктор хотел было закурить свою трубку, но дрожащие руки плохо слушались его, и он вновь убрал её в карман.

Маша поднесла руку к губам и вымолвила:

– Даша, как же это? Так это ты всё?..

По лицу Дарьи скользнула нехорошая усмешка, она выпрямилась и гордо посмотрела на присутствующих:

– Что всё? Что всё?! Мне себя упрекать не в чем! Вы все беленькие, да? Пушистые? А одну нашли чёрную? Меня?! А, вот, выкусите! Вы все меня чернее! Все до единого!

…Своего родного отца она ненавидела всю сознательную жизнь. Ненавидела за то, что из-за него помутился рассудок матери, за то, что саму её он не желал признавать и даже не отличал от прочей прислуги.

О том, что князь Владимир Олицкий является её отцом, Даша узнала, когда была ещё совсем маленькой. Мать сама рассказала об этом дочери во время очередного припадка. Те припадки были предвестниками тяжёлой болезни, которая вскоре превратила цветущую, красивую молодую женщину в жалкую сумасшедшую. Но к тому времени Даша уже знала всю правду. Евдокия Яковлевна часто сажала дочь на колени и, гладя по русой голове, рассказывала об отце. Ей неважно было, понимает ли её дочь, просто хотелось ещё раз воскресить в памяти навсегда ушедшее счастье.

Мать вышла замуж по указанию своего отца и мужа не любила никогда. Да и как можно было любить его? Этого плешивого, желтушного холуя, с которым противно просто находиться рядом. Сознавать, что она не дочь Лыняева, Даше было приятно. Она поглядывала на своего отца, в ту пору красивейшего мужчину, статного, гордого аристократа, и представляла, как было бы чудесно, если бы он признал её. Даша представляла себя на светских балах: вот, она кружит по белой зале в вихре музыки, на ней прекрасное воздушное платье, и все провожают её восхищёнными взглядами. Кто это прелестное создание? – Разве вы не знаете? Это княжна Олицкая! Сколько раз виделась Даше эта сцена, но отец не обращал на неё внимания и совершенно забыл о матери…

Евдокия Яковлевна искала встреч, писала Владимиру Александровичу письма. На одно из них он ответил раздражённой отповедью, в которой, однако, признавал своё отцовство. Это письмо Даша хранила, как самую большую ценность, оно могло стать её пропуском в ту жизнь, о которой она так грезила.

Между тем, Евдокией Яковлевной овладевала тоска. Она часами просиживала неподвижно, плакала, перестала следить за собой.

Однажды мать явилась к князю и стала упрекать его, умолять не оставлять её. Звонкая пощёчина стала ей ответом. Даша видела эту сцену через неплотно прикрытую дверь, и она навсегда врезалась в детскую память. Особенно надменное лицо отца в этот момент. Презрительное и брезгливое его выражение…

С той поры ненависть Даши росла. С ранних лет она научилась лицемерить. Никто бы не заподозрил, какая тёмная бездна таилась в душе этой с виду весёлой, беззаботной и слегка кокетливой девушки, готовой всем услужить.

Даже умная княгиня ничего не подозревала, а её Даша ненавидела едва ли не больше собственного отца. Она единственная знала об утехах Елизаветы Борисовны: семи лет от роду случайно подглядела её встречу с молодым сельским врачом. Повзрослев, Даше ничего не стоило сложить два и два и понять, кто настоящий отец князя Родиона. Этого ангелоподобного юношу она возненавидела тоже. За то, что он, не являясь Олицким, унаследует всё то, что принадлежит по праву ей, настоящей княжне.

Долгие годы Даша следила за обитателями дома Олицких, подслушивала, подглядывала, узнавала их тайны. Она чувствовала, что однажды все эти добытые секреты пригодятся ей для мести, о которой она мечтала. А отомстить Даша хотела всем.

Кто был незапятнан в этом объятом пороком доме? Князья Антон и Владимир, замаравшие свои белые руки невинной кровью? Их старик-отец, покрывший преступление сыновей? Каверзин, помогший ему в этом? Княгиня, облапошившая старого мужа и присвоившая его состояние? Даже на молодых князьях лежала тень этих преступлений! А Маша Каринская? Её Даша возненавидела за то, что она, будучи такой же незаконнорожденной, была признана своим дедом, а Даша так и оставалась горничной. Зависть душила! И ведь надо же, имея такое счастье, эта глупая девчонка всех дичится и даже не выезжает в свет! И за что глупцам счастье?!