Ели халву, да горько во рту - [47]

Пройдя по Ильинке, Пётр Андреевич повернул в Черкасский переулок и вошёл в трактир Арсентьича, где имел привычку обедать с давних пор. Услужливый половой тотчас подоспел к его столику:

– Что прикажете подать, господин Вигель?

– А подай-ка мне, Ганимед, щец с головизной да сёмушки. И салатец, пожалуй.

– Бутылочку Депре прикажете?

– Нет. Рюмочку кизлярской и чайку.

– Куанг-су, как обычно?

– Конечно.

– Сей момент сделаем-с.

Пётр Андреевич достал блокнот и карандаш и принялся набрасывать портрет. Он рисовал по памяти, но она услужливо воскрешала желаемый образ до мельчайших деталей.

– Ба, какой цветок! – раздался позади голос Василь Васильича, и его рука опустилась на плечо Вигеля.

Пётр Андреевич поспешно захлопнул блокнот:

– Умеешь ты, брат Романенко, появиться неожиданно.

– Служба такая! – Василь Васильич уселся напротив Вигеля, небрежно бросив головной убор на стол. – Что за очаровательную особу ты от меня спрятал?

– Так… – Вигель пожал плечами. – Это неважно.

– Ого! Темнишь, брат, горой тебя раздуй! Я тебя десять лет как знаю, и не надо мне здесь петрушку балаганить. Уж признайся честно, новая любовь?

– Просто лицо интересное, захотелось изобразить для тренировки руки.

– Ой, темнило ты! Ладно, чёрт с тобою, коли не хочешь, так, пожалуй, и не говори. Я за иным к тебе делом.

Подошедший половой подал Вигелю обед и повернулся к Романенко.

– То же, что и этому господину, – не дожидаясь вопроса, велел Василь Васильич и, положив ногу на ногу, вновь обратился Петру Андреевичу: – Куда это ты, братец, услал нашего дорогого генерала?

– Он ещё никакой не генерал. К чему ты преувеличиваешь?

– Так скоро им станет. Столько лет на службе!

Вигель промолчал. Николай Степанович Немировский, в самом деле, уже мог бы получить чин действительного статского советника, но из-за неумения ладить с начальством всё ещё оставался просто статским, несмотря на более чем тридцатилетнюю беспорочную службу.

– Ты был у Анны Степановны?

– Только что от неё! Она мне и пожаловалась, что ты отправил её брата в Коломну по какому-то делу. Больше ничего не сказала, а отослала к тебе. Так, может, ты мне объяснишь, что к чему?

– Я, Василь Васильич, получил письмо от доброго друга моего отца. Он просил моей помощи. Его пригласили в некое имение, а там стали происходить какие-то странные события.

Романенко нахмурился:

– А имение это, часком, не Олицами зовётся?

Вигель опустил поднесённую ко рту ложку и с удивлением воззрился на своего друга:

– Откуда ты знаешь?

– Я, брат Вигель, много чего знаю. Сдаётся мне, что мы с тобой, сами того не зная, работали над одним делом, но с разных сторон. Поэтому сейчас ты расскажешь мне свою сторону, а я тебе свою, и, горой меня раздуй, если они не сойдутся, как два обрывка одной картины. Такая, вот, закорючка выходит.

Илья Никитич Овчаров был доволен. Поездка в Звенигород оказалась ненапрасной. Супругов Палицыных там помнили. Особенно старика Кузьму Григорьевича. Правда, о том, что на самом деле произошло в их семье, никто не знал. Палицыны избегали этой темы, говоря лишь, что их сын погиб в результате несчастного случая, и потому они оставили Москву, где стало им слишком тяжело после его смерти.

Осиротевшие родители были людьми крайне религиозными. Кузьма Григорьевич вскоре стал регентом в одной из местных церквей. О нём пошла слава, как о человеке учёном и богомудром. Палицын по памяти мог читать многие страницы Священного Писания, знал творения святых отцов, но при этом был скромен, молчалив и суров. Образ жизни и он, и его супруга вели почти аскетический. Сам Кузьма Григорьевич в постные дни пил лишь пустой чай, иногда с сухариком. В Великий же Пост по средам и пятницам он и вовсе не брал в рот ни капли воды или пищи, проводя сутки в молитвах. Говорили, что от постоянного стояния на коленях, у него опухли ноги. Такая пламенная вера вызывала большое уважение среди прихожан. К Кузьме Григорьевичу часто приходили за советом.

Прошло время, и Палицын принял священнический сан. Батюшку в Звенигороде очень любили, а некоторые считали даже праведником. Вскоре преставилась его жена. Кузьма Григорьевич долго оплакивал её, после чего принял монашество под именем Андроника и некоторое время жил в Савином монастыре.

Иноки, помнившие его, говорили, что отец Андроник был настоящим подвижником и примером для многих братьев. Проведя некоторое время в монастыре, батюшка получил благословение служить в каком-то храме в другом городе, точнее никто вспомнить не мог, поскольку отец Андроник после отъезда писем никому не писал.

Впрочем, эти сведения уже и не были нужны. Где стал служить Кузьма Григорьевич, Овчаров знал и сам. Отца Андроника он видел несколько раз, хотя ни разу не разговаривал с ним, и знал главное: священник этот очень близок дому Олицких…

Своё задание Илья Никитич выполнил, но уезжать не торопился. Не было конечной ясности в том старом деле, о котором заботился Романенко. К тому же уезжать из Москвы не хотелось. Илья Никитич всё ещё лелеял надежду на то, что Василь Васильич предложит ему остаться, предложит работать в Первопрестольной. От этой смелой мысли захватывало дух. Вот, если бы!..