Ели халву, да горько во рту - [48]

С самого утра Овчаров бродил по улицам златоглавой, стараясь надышаться её воздухом, казавшимся ему особенным. Он успел уже побывать в Китай-городе, поразившем его своим шумом и пестротой. Чего здесь только не было! Восточные ковры с затейливыми узорами, сапоги, петухи и свиньи, рыба, халва, фрукты, конфеты – казалось, что со всех концов света везли сюда товар! Так и разбежались глаза у Ильи Никитича, глядя на это невиданное изобилие. Пересчитав оставшиеся деньги (а осталось их, к слову, немало), Овчаров справил себе новые, ярко блестящие на солнце сапоги. Старые же он заботливо перевязал верёвкой и, закинув за спину, покинул Китай-город.

В полдень Илья Никитич перекусил пирогами, купленными у старухи, торговавшей около вокзала. Он уже собрался идти в Мёртвый переулок, когда заметил молодую пару, показавшуюся ему очень знакомой…

– Наденька, ты не устала?

– Я проголодалась, Володичка.

– Подожди, я сейчас, – Володя отдал Наде свою скрипку и, подойдя к торговавшей пирогами старухе, спросил: – С чем пироги, бабуся?

– С рисом есть, с картофью, с яблоками… Бери сынок! Ещё тёплые!

– Давай, бабуся, – Володя протянул старухе деньги.

– С чем тебе, соколик?

– А со всем, с чем есть, давай. Моя жена проголодалась.

– Такой молодой, а уж обженился! – улыбнулась старуха. – Давно ль?

– Три дня только! – счастливо сказал Володя.

– Стало быть, это твоя жена? – кивнула торговка на Надю. – Какая хорошенькая!

Надя покраснела и потупила глаза. Старуха протянула Володе пирожки:

– А ты, значит, музыкант?

– Пока нет… То есть… Я очень хочу им стать!

– Ну, помоги вам Господь, детушки! Москва – она добрая. Москва всякого приветит.

– Спасибо, бабушка, – Володя вернулся к жене и протянул ей пирожок: – Вот, ешь!

Надя села на чемодан и стала есть, с нежностью глядя на мужа тёплыми серыми глазами.

– Какая же ты у меня красавица! Как же я счастлив, что мы, наконец, вместе!

– Я тоже очень счастлива. Только это всё-таки нехорошо, что мы сбежали втайне от родителей… Грех это.

– Надя, мы обвенчаны с тобой перед Богом! Родители никогда бы не позволили нам быть вместе! Я ведь князь, наследник древнего рода… Но я не хочу быть князем! Не хочу ничего наследовать! Пусть всё достанется Роде, я не против! Мне нужна только ты и музыка. Я хочу стать музыкантом и стану им, что бы ни говорили мои родные. Правда, отец уже ничего не скажет…

– Володичка, ты уверен, что мы правильно сделали, что уехали именно сейчас? Твоей матери и без того тяжело…

– Да, перед ней я виноват. Очень виноват. Но мог ли я поступить иначе? Если бы мы не уехали, через несколько дней твой отец объявил бы о твоей помолвке, ты сама говорила! Ведь ты бы не смогла противиться его воле…

– Я нарушила его волю, я уехала с тобой.

– Жалеешь об этом?

– Нет! Я очень люблю своего отца и, надеюсь, он сможет простить и понять меня. А за тобой я пойду хоть на край света. Куда ты, туда и я. Но мне не даёт покоя мысль, что наши родные теперь очень переживают за нас… Надо дать им знать, что с нами всё в порядке.

– Мы обязательно это сделаем, как только устроимся. Но не будем пока сообщать, где мы… Пусть там привыкнут к мысли, что мы муж и жена. А там поедем домой, бросимся родителям в ноги – всё чин по чину. Не звери же они, в конце концов…

– Спасибо тебе, Володичка.

– Надинька, дорогая моя, вот, погоди, я тебе всю Европу покажу! Поедем мы с тобою вдвоём, всё-всё увидим: Дрезден, Рим, Париж… Надинька, ты видела Париж? Говорят, там красота несказанная!

– Да на что мне она, хороший мой? Париж, Европа… Для меня, что есть они, что нет – всё едино. Лишь бы ты рядом был! А с тобою мне и Вятка всей Европы прекраснее будет!

Мимо проходили люди, но молодой князь не обращал на них внимания, любуясь своей юной женой. Человек сторонний никогда не назвал бы её красавицей. Лицо Нади было простым и не отличалось своеобразием: десять раз мимо пройдёшь, и не вспомнишь, что видел. И в то же время было в этой девушке какое-то неуловимое обаяние, манкость. Влюблённому же Володе мнилась она и вовсе красавицей.

Они познакомились случайно, на городском празднике год тому назад. Отца Нади знали, пожалуй, все без исключения. Купец Данилов был человеком известным не только благодаря своим знаменитым колбасам и ветчинам, но и благотворительности. Арсений Григорьевич охотно жертвовал на храмы, на приют для сирот, на больницы для бедных, хотя притом слыл человеком суровым, расчётливым и никогда не давал в долг.

У рано овдовевшего Данилова было четверо сыновей и дочь. Последнюю он желал выдать замуж за единственного сына своего старого друга, ещё более богатого, чем он сам, дабы она однажды унаследовала всё его состояние. Об избраннике своего сердца Надя не смела и заикнуться. Отец никогда бы не одобрил брак дочери «с не умеющим работать князьком, пиликающим на скрипочке, которому ещё неизвестно, достанется ли что в наследство, а если и достанется, так промотает!» Дворян Арсений Григорьевич не очень жаловал, считая, в большинстве своём, бездельниками, захребетниками и белоручками. Правда, супругу Володиного деда, Елизавету Борисовну Данилов уважал безмерно. «Нашего покроя дама! – говорил он о ней. – С такою дела вести – удовольствие! Но пальца в рот не клади…» Олицкая хозяйственных дел не гнушалась, вместе с Арсением Григорьевичем они уже давно замыслили организовать какое-нибудь совместное дело. Кажется, говорилось о фабрике. Но идея эта пока существовала лишь в прожектах, да Надя с Володей и не интересовались ею.