Ели халву, да горько во рту - [45]

– Как вам будет угодно-с, Елизавета Борисовна.

– Архип Никодимович, у кого были ключи от комнаты вашей жены?

– У меня и у моей дочери Дарьи.

– Кто-то мог сделать дубликат?

– Я никогда не оставляю ключей без присмотра-с.

– А ваша дочь?

– Ручаться не могу…

– Значит, дубликат мог быть. Кто, кроме вас и вашей дочери, общался с вашей женой?

– Священник и врач.

– Отец Андроник и доктор Амелин?

– Они-с.

– Лекарства, которые принимала ваша жена, давал ей Амелин?

– Не совсем так-с. Он давал их мне, разумеется, и назначал дозу.

Екатерина Васильевна вдруг резко поднялась и направился к управляющему. Лицо её было бледно, а руки сжаты в кулаки.

– Это ты убил… Ты убил их! Ты! Убийца! – закричала она и, набросившись на Лыняева, расцарапала ему лицо. – Мерзкий шантажист! Мизерабль!²¹

Жигамонт обхватил обезумевшую женщину за талию и с трудом оттащил её от побелевшего управляющего.

– Лыняев, выйди, – коротко бросила Олицкая.

Архип Никодимович, пятясь, ушёл. Жигамонт накапал Екатерине Васильевне успокоительных капель. Когда она немного успокоилась, Немировский спросил:

– Вы ничего не хотите рассказать вам?

– Вам? Расскажу… – тихо ответила Екатерина Васильевна. – Но пусть она уйдёт!

– С удовольствием, – усмехнулась Олицкая. – Довольно я слушала бреда. Не дом, а бедлам!

Когда дверь за княгиней захлопнулась, Николай Степанович взял стул и сел напротив Екатерины Васильевны. Она посмотрела на него запавшими, лихорадочно блестящими глазами и сказала с горечью:

– Бог жесток… Он наказал меня за мой грех… Слишком страшно наказал…

– Я понимаю, вам трудно говорить, – вкрадчиво промолвил Немировский. – Давайте, я буду задавать вопросы, а вы будете отвечать.

– Прежде обещайте мне одну вещь.

– Какую?

– Найдите моего сына.

– Обещаю, Екатерина Васильевна.

– Остальное мне уже неважно… Спрашивайте. Я расскажу вам всё…

– Вы любили Бориса Каверзина?

– Да.

– А он вас?

– И он тоже.

– Вы не смогли выйти за него замуж из-за его происхождения?

– Родители бы не допустили этого брака.

– По их настоянию вы приняли предложение Владимира Олицкого?

– Да. Он никогда не любил меня… В нашу первую ночь он уехал в город, а вернулся лишь через неделю. Ему было всё равно, что со мной, где я… Он жил своей жизнью, в которую не пускал меня, давая понять, что я слишком глупа, чтобы приблизиться к нему. Он презирал меня, а я его… ненавидела. Больше всего на свете…

– А Каверзин вас утешал…

– Он всем казался мрачным, нелюдимым, злым… А у него сердце доброе было. Он всю жизнь страдал. Знал, что имеет такие же права, как Владимир, знал, что он тоже князь Олицкий… Боря носил в себе эту боль, это унижение, и никому не показывал! Вы знаете, каково это – быть непризнанным сыном? Благодарить за подачки, унижаться ежесекундно перед родными братьями и отцом. Быть холопом при собственном отце-князе. Никто не знал, чего это ему стоило. Никто из них не догадывался… У меня не было человека ближе и роднее. И у него тоже. Мы понимали друг друга без слов, потому что нас обоих унижали в этом доме. Все! Мы часто мечтали уехать вместе…

– Ваш муж знал о ваших отношениях?

– Нет, не думаю. Он не интересовался моей жизнью. И ничьей, кроме собственной.

– А Лыняев узнал?

Екатерина Васильевна резко подняла голову, утёрла слёзы и ответила гордо:

– Он узнал не то, что было на самом деле! Между мной и Борей не было того, что измыслил этот человек. Да, мы любили друг друга, но отношения наши оставались платоническими. Мой муж был дурным человеком, но я не изменяла ему. А этот негодяй… Он хотел оклеветать меня перед мужем. Он следил за нами, выкрал несколько моих писем… Я написала их в тяжёлые минуты, дав волю чувствам! И при желании из них легко можно было бы сделать вывод… А у моего мужа непременно бы возникло такое желание! Он бы не стал разбирать…

– Лыняев стал шантажировать вас?

– Да. Он грозил передать мужу письма, намекал, что, заподозрив супружескую неверность, муж может усомниться и в том, что Володя не его сын…

– Ваш муж поверил бы в это?

– Муж был человеком подозрительным. Он никого не любил… И Володю не любил тоже. Он смотрел на него лишь, как на продолжение рода. Лыняеву не пришлось бы слишком утруждаться, чтобы очернить меня!

– Чего он хотел?

– Денег и моего расположения… Последнего он добивался очень давно. Он говорил, что Владимир превратит нашу жизнь в ад, если прочтёт мои письма.

– Что сделали вы?

– Я всё рассказала Боре. Он меня успокоил. Сказал, что клин клином вышибают.

– Что это значит?

– У Бори были какие-то бумаги, свидетельствующие о нечистоплотности Лыняева в делах… Что-то серьёзное. Если бы наша «императрица» узнала, то этот мерзавец тотчас был бы уволен.

– И Каверзин пригрозил Лыняеву разоблачением в случае, если он будет пытаться вас шантажировать?

– Именно. А этот негодяй испугался и убил его… И всё донёс мужу, чтобы отомстить мне! А Владимир был слишком горд, чтобы выдержать такой удар…

– Вы точно знаете, что Лыняев донёс?

– Нет, но я в этом уверена. Вы найдёте моего Володю?

– Обещаю вам, Екатерина Васильевна.

– Доктор, отведите меня в мою комнату, пожалуйста…

– Конечно, – Жигамонт помог несчастной женщине подняться и, бережно поддерживая, увёл её.