Ели халву, да горько во рту - [24]

– Зачем вы говорите мне это, ма тант?

– Чтобы ты наперёд знала всё и понимала, на что идёшь.

– Я пока ещё ни на что не иду! – воскликнула Ася, поднимаясь. – С чего вы взяли? Мало ли кто показался мне приятным и интересным! Это не значит…

– Это – не значит, но значит – твоё теперешнее волнение.

– Спасибо, что предупредили, тётушка. Спокойной ночи! – Ася поцеловала тётку и направилась к двери.

– Постой!

Девушка обернулась. Анна Степановна приподнялась и перекрестила её:

– Храни тебя Бог, моя милая девочка!

– Спокойной ночи, тётушка…

Вернувшись к себе, Ася распахнула окно и долго вдыхала прохладный ночной воздух, вслушиваясь в редкие звуки засыпавшего города. Нужно было выспаться перед дальней дорогой, но Ася не могла уснуть. Ей хотелось выйти из дома, идти, куда глаза глядят, подставляя пылающее лицо прохладному ветерку, но идти было некуда, и Ася неподвижно сидела на подоконнике, обхватив руками колени и глядя на пустынную улицу.

Глава 4

– Вам шах, милый доктор… Будем продолжать, или сойдёмся на пате?

– Я поражаюсь вашей выдержке, княгиня, – сказал доктор Жигамонт, вынимая трубку изо рта.

Чёрный цвет подчёркивал бледность Олицкой. Она явно устала в последние дни, но ничем не выдавала этого. В ту ночь, когда не стало Бориса Борисовича, княгиня едва ли ни одна сохранила полное хладнокровие и распоряжалась так, точно ничего страшного не произошло. У Екатерины Васильевны случилась истерика, она не поднималась третий день, и Георгий Павлович прописал ей успокоительные капли. Князь Владимир старался выглядеть холодным, но дрожащие руки и судорожно подрагивавшее веко выдавали в нём сильное волнение. Что касается его младшего брата, то, казалось, точно на время его покинул рассудок. Вся тяжесть дел вновь легла на плечи Елизаветы Борисовны и её похожего на крысу управляющего, которому она и поручила все заботы относительно похорон.

– Знаете, мой милый Жорж, даже моей выдержке есть предел… – промолвила Олицкая, сделав глоток подогретого красного вина. – Что вы думаете обо всём этом?

– Вы уже спрашивали меня. Вскрытие покажет, интуиция подскажет… А так как первого не будет, да и вряд ли оно что-либо показало бы, то остаётся полагаться исключительно на интуицию.

– Как бы я хотела, чтобы это был обычный удар!

– Вполне вероятно, что так оно и есть. Борис Борисович весь вечер неважно чувствовал себя, даже пил какие-то пилюли. Кстати, я не нашёл ни одной у него в карманах, как и в комнате. Сердце шалило у него, это несомненно. Явление призрака могло напугать его и спровоцировать смерть.

– Но могло быть и отравление, верно?

– Княгиня, если бы в вашем доме не происходило других странных событий, я был бы уверен, что это обычный удар. Но, принимая во внимание всё прочее, нельзя исключать и другие версии. Яд мог быть подсыпан в вино. Но определить это я не могу. К тому же есть такие яды, следов которых не остаётся в кратчайшие сроки.

– В тот вечер мы все пили это вино…

– Это ничего не значит. Яд могли подсыпать ему в бокал. В гостиной он, помнится, стоял на столике, и сделать это мог каждый совершенно незаметно.

– Каждый… Вот, милый доктор, самое страшное слово: каждый! – Елизавета Борисовна смяла лист бумаги. – В моей семье может оказаться убийца! Что чудовищнее может быть?! Кто-то из моей семьи… Кто? Владимир? Антон? Катя? Но для чего? Для чего кому-то понадобилось убивать Бориса? Это непостижимо!

– Успокойтесь, Елизавета Борисовна, – Георгий Павлович взял Олицкую за руку. – Ведь это лишь предположение, которое, скорее всего, не оправдается.

– А если оправдается? Если умрёт ещё кто-то? Не успокаивайте меня. Я же вижу, что от меня в этом доме что-то скрывают. Вам не показалось странным поведение моих любезных пасынков в тот злополучный вечер?

Жигамонт задумался. Вопрос был задан не в бровь, а в глаз. Поведение князей Олицких настораживало доктора. Когда он сообщил всем о смерти Каверзина, Антон Александрович истерично закричал:

– Она всех, всех нас убьёт! Она за нами пришла!

– Замолчи! – грозно оборвал его старший брат, смерив испепеляющим взглядом.

Эта сцена, как наяву, пронеслась перед мысленным взором Георгия Павловича и, покрутив в руках выбывшего из игры белого ферзя, он осторожно отозвался:

– Ваши пасынки что-то знают о призраке. Они чего-то очень боятся.

– Чего-то! Они боятся, что будут следующими! – воскликнула Елизавета Борисовна. – А если не они? Если Володя? Или, упаси Господи, мой сын? Милый доктор, мне страшно! Я чувствую, что какая-то ужасная угроза нависла над моим домом! Вы написали своему другу?

– Да, и надеюсь, он скоро будет здесь.

– Дай Бог…

– Елизавета Борисовна, расскажите мне о Каверзине, – попросил Жигамонт. – Какое положение он занимал в вашем доме? Кем он доводится вашей семье? Честно говоря, я не совсем понял.

Олицкая разжала судорожно сжатые кулаки и, помедлив, ответила:

– Боря был одним из князей Олицких…

– Как?

– Мой муж до брака со мной был, как бы это выразиться, большой ходок. Первая жена его умерла рано. У него был роман с крепостной… Знаете, этакая почти пасторальная история. Девушка забеременела, Александр Владимирович дал ей вольную и выдал замуж за старика-почтмейстера, который был его доверенным лицом. К сожалению оба супруга умерли, когда Боре не было и десяти лет, и мой муж взял его в свой дом, став ему опекуном и благодетелем. Боря учился наравне с законными детьми Саши, но всегда помнил своё место. Он был очень трезвым человеком.