Елена - [33]

На этот раз Елена не собиралась к Коржову.

В отделе накопилось много писем. Не хотелось оставлять отца, несмотря на его бодрые заверения, что все преотлично.

Но ее неожиданно вызвал Захаров.

— Сегодня нужно поехать с заведующим сельхозотделом обкома Дорошенко к Коржову. На базе и на территории его бригады проводится областной семинар механизаторов по откорму. Событие! А кто лучше вас знает коржовцев! Вы сможете, Елена Ивановна? Как состояние отца? — спросил редактор.

— Спасибо, ему лучше.

— Ну тогда никаких помех. Желаю успеха.

Дома Лена вложила в портфель необходимые вещи. Объяснила отцу где и что в холодильнике, попросила соседку «не забывать папу» и позвонила на завод. Заместитель начальника цеха, знавший Ивченко, переадресовал ее к партгрупоргу, но телефонную трубку никто не снимал. Семенюк в это время был в красном уголке, беседовал с отъезжающими в подшефный колхоз. Позвонить в общежитие? Но там уже несколько дней телефон не работает. А вдруг? Но чуда не произошло. Телефон по-прежнему безмолствовал. Вконец расстроенная, Елена вырвала из блокнота листок и написала: «Саша, дорогой, не обижайся, не могла тебя разыскать. Через три дня увидимся. Целую, Лена».

Она опустила конверт в почтовый ящик. Когда Александр приближался на такси к редакции, машина, увозившая Елену, уже оставила позади центральную площадь, прилегающие к ней улицы и выехала на широкое асфальтированное полотно, протянувшееся в степи.

XIX

Областной семинар рассчитан был на три дня. Но уже на второй вечер Лена почувствовала недомогание: ее знобило, было больно глотать, разговаривала с трудом.

Прижимаясь почти к самой земле, плыли тяжелые облака. Они погасили уходящее на отдых солнце, закрасили в серо-черный цвет небо, плотно зашторили луну и звезды. С моря подул ветер, пригибая деревья, разбрызгивая соленые капли. Шумел прибой, ожесточенно нападая на пологие берега и яростно размывая их. За окном хаты врезались в землю ослепляющие стрелы молний, оглушал могучими раскатами гром.

Превозмогая тупую головную боль, Лена передала по телефону редакционной стенографистке отчет о заседании, выступления трактористов.

— Вы больны, Елена Ивановна? — с тревогой спросила пожилая стенографистка.

— Нет нет, Мила Львовна, все в порядке.

— Не надо лгать старшим, Леночка, — встревоженно ответила Мила Львовна. — Я ведь слышу — хрипите. Наверно, простудились… Подождите минуточку.

В трубке послышался голос Петренко.

— Добрый день, что стряслось?

— Ничего особенного.

— Ну тогда вот что, Елена свет Ивановна, отчет твой и все выступления публиковать будем в двух номерах. Петя к вам уже выехал на фотосъемки. Пусть только внимательно записывает фамилии. А ты полежи.

— Неудобно как-то…

— Считай это приказом по редакции и моей личной просьбой, Леночка, — строго сказал ответственный секретарь. — А есть хоть где полежать?

— Да. Я у Коржовых.

— Передай им привет от всех нас и поправляйся…

— Заставляет полежать, — сказала Лена, положив телефонную трубку.

— Дело говорят. Если б они не додумались сказать, я б все одно приказала, — твердо проговорила жена Коржова Шура и принесла чашку горячего молока. — Не горюй, Лена. Я тебя разом выхожу. Я Костю несколько разов поднимала, да и хлопцев. У меня такие травки — все хвори снимают. Только слушать меня надо, как маму. Вот, пей молочко. Я туда маслица кинула, — Шура с материнской заботой и лаской укутала Лену в одеяло, поправила подушку, поцеловала разгоряченный лоб девушки.

— От попила молочка. Ну и молчи, доченька, а я тебе сказку расскажу. Больше нема кому. Федя и Сергей — в институте. А Косте нема когда сказки слушать.

— У него сейчас дел полно, — отозвалась Лена, — не обижайтесь. Видите, сколько людей приехало изучать опыт.

— У него завсегда дел куча, — мягко сказала Шура. — Я его давно знаю… От как сейчас помню в комсомол его принимали. А через несколько лет — война проклятая, — она вздохнула. — С первых дней ушел на фронт… Я уже тогда сохла по нем. Но он любил Дусю. Со школы страдал за ней. Красивая, ничего не скажешь, беленькая, ухоженная… Ты молчи, Леночка, я сама все расскажу, — поправила одеяло Шура. — Да, недолго они пожили вместе, ушла от него Дуська. А чтоб правду, то со своей хаты нагнала. Не пришелся он там ко двору. Батько ее, Дуськи, в сельпо торговал: годы тогда трудные, а он завсегда сытый, как кот, чистенько одетый, обутый и, как говорят у нас, нос в табаке. А Костя грязный как черт, а заработки известно какие тогда были. Вот Дуськин батько все время выговаривал Косте: чужой хлеб ешь, заработка твоего — кот наплакал, бросай к чертовой бабушке свое грязное дело, в магазин к себе возьму. Не захотел Костя. Он у меня настырный. От земли, от трактора, говорит, никуда не пойду. Долго рассказывать, Леночка, выгнали они его. В войну уже был ни холостой, ни женатый. И хоть ни на что, скажу тебе, Леночка, не было надежды, никаких на него прав не имела — ждала. А когда пришел домой с победой — сам увидел меня или душой своей понял, что рвусь до него. Не знаю… Но скоро поженились мы. Ты полежи, я еще молочка горяченького принесу.

Шура вынула из печи кувшин, налила полную чашку молока, отрезала кусок ароматной поляницы, густо намазала маслом и медом.