Елена - [2]

Все это, как и весь облик Танчука, с фигурой необъятных размеров и круглым, розовощеким, как налитое яблоко, лицом, было поводом для постоянных упражнений в острословии у местных юмористов.

Путь Марка Танчука в редакцию не был усеян розами. Первые три заметки юному корреспонденту возвратили «из-за отсутствия ценных мыслей». Это сугубо несправедливо. Ибо чего-чего, а мыслей у автора было по крайней мере две: попасть на работу в редакцию и, главное, помочь колхозам в обмене опытом. Не поняв этого, в отделе поторопились списать письма, а заодно и их автора в архив. Но не тут-то было. Тучный и неповоротливый молодой ветфельдшер (к этому времени он успел закончить училище) оказался энергичным и настойчивым в достижении цели. После трех забракованных заметок он не сложил оружия, а с еще большим упорством продолжал атаковать редакцию, направив туда в общей сложности пятьдесят семь доплатных писем. Одно из них в конце-концов было опубликовано и сразу же вызвало интерес. Оно явилось той ложкой, которая так дорога к обеду. В южной области развивались колхозы, росло поголовье скота. А где же его содержать, если не достает животноводческих помещений? Леса, который привозили из Белоруссии и севера Украины, не хватало… Заметка о безлесном способе строительства за счет местных материалов была сразу же оценена. Областные организации рекомендовали хозяйствам воспользоваться опытом, описанным в газете.

Это событие решительно изменило отношение редакции к своему не очень-то обласканному автору. Марку послали план работы отдела и стали публиковать большинство его заметок и корреспонденций. А за три года до начала войны Танчука зачислили в штат редакции литературным сотрудником.

Возвратившись с фронта, весь увешанный медалями, старший лейтенант возглавил сельхозотдел. В совершенстве зная нравы и повадки животных, молодой завотделом, увы, явно недооценивал роль человека. И не потому ли в материалах сельхозотдела, изобиловавших подробным описанием рационов кормления пернатых и парнокопытных, частенько забывали о тех, кто за ними ухаживает. Разумеется, время сделало свое. За четырнадцать послевоенных лет Марк многое преодолел, познал, понял, но рецидивы старой болезни все же остались. На редакционных летучках Марк признавал критику абсолютно правильной и «нацеливающей отдел на новые успехи». А в отделе Марк горько сетовал на судьбу, обращаясь к литсотруднику:

— Всех бы этих критиков да в наш сельскохозяйственный, тогда бы они узнали почем фунт лиха. Целые полосы ежедневно забиваем. Не то что другие отделы. Дадут себе заметочку, что в клубе таком-то работа на очень (или не на очень) высоком уровне и — гуляй потом целую неделю! Газета без них обходится. Так можно заниматься и очерочками и всякой другой беллетристикой… Правда, Рыжуха?

Елена не разделяла взглядов своего заведующего. Она терпеливо ожидала момента когда редактор пригласит ее к себе и даст важное персональное задание написать очерк. И она его напишет, непременно напишет, да так ярко, что взволнует читателей.

Поэтому она холодно ответила:

— Очень правильно критикуют нас, Марк Андреевич.

— И я, конечно, так думаю, — тут же согласился Танчук. — К критике прислушиваться надо. На то она и критика. Я, между прочим, давно имею намерение послать тебя сделать очерк. Но с кем же я останусь?

— Так что же, мне всю жизнь не расставаться с этой комнатой?

— Почему всю жизнь? — всполошился завотделом. — Кто смеет так утверждать? Вот для праздничного номера поедешь и напишешь мировой материал. Уж кто-кто, а я уговорю Захарова тебе поручить…

Но проходили дни, редакция публиковала очерки, рассказы, зарисовки, а подписи Ивченко под ними не было. Как и прежде, она неотрывно сидела за столом с телефонной трубкой в одной руке и авторучкой в другой. Верьте или не верьте, но Леночка являла своеобразный комбинат, беспрерывно выдающий продукцию. В этот комбинат входили по меньшей мере обогатительная фабрика и обрабатывающий завод. «Выбивая» по телефону от нештатных (и далеко не всегда свободных) корреспондентов вести с полей, Елена обрабатывала немалое число заметок и по возможности обогащала их.

— Чертовская у тебя работенка, — сопел Марк, подписывая подготовленные Леной дневники сельскохозяйственных работ, «молнии», заметки и лишь кое-где меняя заголовки. — Ты их высиживаешь, как наседка. Одну от другой не отличишь. И кому, скажи на милость, эти близнецы нужны? Уже сколько раз обещали — не будем лепить однородные подборки, а печатать лишь интересные корреспонденции. Но все по-старому требуют: «Давайте подборки и все».

— Потому что вы, Марк Андреевич, только в отделе смелым становитесь, — задиристо ответила Ивченко. — А на планерках — тише воды, ниже травы. Уж так тихо говорите, что никто и не услышит, чем вы недовольны. Оттого и с отделом не считаются.

— Не считаются? — вскочил Танчук. — Ну, это уж извини. Мы основные поставщики строк, а с нами не считаются?! Вот пойду сейчас к Захарову и выскажу все начистоту. И прежде всего пускай срочно посылает тебя с интересным заданием. Хватит на телефоне висеть.

Марк рывком поднялся и решительно направился к двери.