Елена Феррари - [124]
Круги сужались. Елена Феррари прощалась с городом, наверняка предполагая, что скоро придется попрощаться с жизнью. Она побывала в недавно открытом Архиве А. М. Горького и передала в дар три фотокарточки — снимки писателя, сделанные ею когда-то в Германии и Италии. Эти снимки до сих пор бережно сохраняются в Музее-квартире А. М. Горького на Малой Никитской. Гуляла по Москве. Встречалась с братом Владимиром — одно из лучших их совместных фото относится, вероятно, именно к этому периоду. Встречалась и с бывшим мужем — Жоржем Голубовским. Он давно работал инженером, по-прежнему жил с той девушкой Марией, с которой познакомился когда-то по пути от Люси в Москву, у них росла дочь Леночка. Автору этих строк Елена Георгиевна Голубовская рассказывала, что в раннем детстве ходила с «тетей Люсей» в зоопарк и та покупала ей «много-много мороженого».
За Еленой Феррари пришли осенью. Ордер на арест был подписан 1 ноября 1937 года. Сотрудники 2-го отдела ГУГБ НКВД СССР Антропов и Чуркин в присутствии дворника В. Р. Мысина провели обыск в ее квартире в Кривоколенном переулке. Изъяли орден Красного Знамени № 140 с орденской книжкой № 021 587, пропуск в Разведупр и удостоверение сотрудника Разведывательного управления РККА[353]. Что было дальше, непонятно. Первый протокол допроса датирован 27 ноября[354]. Что происходило с Люсей Ревзиной в эти почти четыре недели в тюрьме, нам неизвестно. И… наверное, этого лучше не знать.
В протоколе общие сведения: где родилась, когда, в какой семье. Знакомая нам уже история с ее дореволюционным арестом и арестом чекистами в 1919-м по делу о взрыве бомбы в Леонтьевском переулке. И опять обрыв. Следующий документ — «Постановление об избрании меры пресечения» — датирован 24 декабря: «ФЕРРАРИ Елена Константиновна достаточно изобличается в том, что она на протяжении ряда лет занималась антисоветской троцкистской деятельностью, а также шпионажем против СССР… Привлечь по ст. 58, п. 6, 10, 11»[355].
Перечисленные пункты 58-й статьи, в соответствии с Уголовным кодексом РСФСР 1922 года в редакциях 1926 года и более поздних означали:
58.6 — шпионаж, то есть передача, похищение или собирание с целью передачи информации, являющихся государственной тайной, или экономических сведений, которые не являются государственной тайной, но которые не подлежат оглашению по прямому запрещению законом или распоряжению руководителей ведомств, учреждений и предприятий. Наказание: расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и с лишением гражданства союзной республики и, тем самым, гражданства Союза ССР и изгнание из пределов Союза ССР навсегда, с допущением при смягчающих обстоятельствах понижения до лишения свободы на срок не ниже трех лет, с конфискацией всего или части имущества.
58.10 — пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собой — лишение свободы на срок не ниже шести месяцев.
58.11 — всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе контрреволюционных преступлений, приравнивается к совершению таковых и преследуется уголовным кодексом по соответствующим статьям.
Каким образом и почему «была установлена вина» Ольги Ревзиной — Елены Феррари по этим статьям обвинения, неизвестно. Сыграл ли здесь свою роль донос «Шарлотты»? На этот вопрос тоже нет ответа. Но есть особенности ведения следствия в те годы. Статья 93 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР 1923 года разрешала использовать материалы, полученные негласным путем (сводки наружного наблюдения, донесения нештатной агентуры, доносы, подобные тому, что отправила в Центр «Шарлотта»), не только в оперативных целях, но и в дознании, на предварительном следствии и в суде. Называлось это «предварительной негласной проверкой»[356]. Материалы, полученные при ее проведении, подшивались в так называемые агентурные дела, дела-формуляры и литерные дела[357]. Кроме того, в соответствии со статьей 109 того же кодекса, следователь имел право вообще не производить предварительное следствие или ограничиться производством отдельных следственных действий, если признавал имевшиеся у него материалы агентурного дела «достаточно полными и дело достаточно разъясненным»[358]. А приказ ОГПУ от 17 июля 1931 года «Об упрощении формальностей по следствию в органах ОГПУ» вообще позволял игнорировать чекистам такие нормы, как, например, составление постановлений о приобщении к делу вещественных доказательств. Сама же «чекистская», то есть оперативная работа объединялась со следственной. В связи с этим «всякий чекист должен был проявить себя на следственной работе, и его квалификация оценивалась по тому, насколько эффективно оперработник мог „работать“ с арестованными. Между тем собственно следовательская специализация в течение многих лет была отменена. Зато чекист, который занимался как работой с осведомлением (так в документе. —
