Елена Блаватская - [43]

Блаватская кое-что поняла в действиях братьев Эдди, в их режиссуре. Братья были в большей степени схожи не чертами лица, а тем смелым авантюрным характером, который позволял им ошарашивать «живыми» картинами с того света находящихся во тьме неведения людей.

Комната, в которой происходило медиумическое действо, освещалась тускло горящей керосиновой лампой. На приподнятой над полом сцене, у самой стены, было сооружено что-то вроде кабинета, в глубине которого виднелся закрытый одеялом дверной проем. Зрители размещались на жестких, с прямыми, высокими спинками стульях.

Один из братьев, обычно это был Вильям, шаркающей ленивой походкой поднимался на сцену и усаживался на стул посреди кабинета. Звучала тихая мелодичная музыка, слышались нечеткие, вздыхающие голоса, какие-то печальные слова. Зрители словно прирастали к стульям, когда в дверном, расшторенном Вильямом проеме в зыбком полумраке возникали светящиеся руки, они порхали в воздухе, удлинялись, тянулись к зрительному залу, и дамы в первом ряду вскрикивали: их пышные прически обдувал могильный холод.

Вместе с тем животный страх смерти на время отступал, появлялось наслаждение потусторонним. Все с нетерпением ждали главного события — материализацию призрака. И укутанная в белый саван фигура наконец-то возникала на сцене как свидетельство реальности загробного существования. Мир теней оказывался ближе и роднее, чем находящаяся на краю света Россия, с которой у Блаватской тогда не было практически никаких связей.

В тот вечер, когда она решила разнообразить оккультный спектакль новыми персонажами, среди публики находились знаменитые люди: спиритический писатель и лектор Джеймс Пиблз, профессор музыки, мистик Лензбург и медиум из Чикаго миссис Керей. Другими словами, экзаменационная комиссия по принятию Е. П. Блаватской в круг профессиональных оккультистов была хотя и немногочисленная, но вполне солидная и авторитетная.

Елена Петровна не ударила лицом в грязь. Она все представила чуть-чуть по-иному. Внесла в спектакль братьев Эдди новые мизансцены, отрежиссировала его с большим артистизмом. Триумвират экзаменаторов пришел в восторг от увиденного, оценил по достоинству ее ум и находчивость. Она же сидела в зале среди зрителей, как в константинопольском цирке, и терпеливо ожидала своей очереди. К тому же она выполняла роль эксперта, совсем не выпячивая себя. Вот в чем была ее гениальная находка!

На сцене один за другим появлялись хорошо ей знакомые по грузинской жизни люди. Всем на удивление материализовался дух Михалко Гугидзе в национальной грузинской одежде, слуги тети Екатерины Витте, который ожидал ее и ее младенца в Кутаиси и довез до Тифлиса. По просьбе Елены Петровны он станцевал на сцене зажигательный кавказский танец — лезгинку. Зрители были в шоке. В нахлобученной по самые брови шапке возник в деревенской американской глуши разнаряженный купец из Тифлиса Хассан Ага, за ним — Сафар Али Бек, охранник-курд, сопровождавший ее по поручению Никифора Блаватского на Кавказе, у него в руках оказалась длинная, украшенная перьями дрофы пика. Укутанная в пуховый оренбургский платок, переваливаясь, как утка, и отдуваясь, вышла на сцену толстая старуха, — Блаватская признала в ней Верину крепостную няньку. Вслед за этой бабусей возник осанистый вельможный господин в черном строгом костюме и со Святой Анной на шее. Орден держался на красной муаровой, с двумя черными полосками ленте.

«Вы мой отец?» — едва выдохнула Елена Петровна. «Дядя!» — ответил тот укоризненно. Покраснев от стыда, она тут же оповестила собравшихся, что перед ними предстал материализовавшийся дух родного брата ее отца — Густав Алексеевич Ган, председатель на протяжении двенадцати лет уголовного суда в Гродно и умерший в 1861 году. Перед публикой он появился в мундире, в каком был погребен.

Глаза зрителей, естественно, вылезали из орбит от удивления, такой сногсшибательной экзотики они еще не видели.

Но самое поразительное происшествие случилось чуть-чуть позднее. Эта была словно последняя эффектная фраза в конце произведения, впечатляющая и надолго запоминающаяся.

Явившийся дух некоего Георгия Дикса передал ей непосредственно в руки отцовскую медаль, которая была получена Петром Ганом за храбрость в турецкой кампании 1828 года и находилась, как утверждала Елена Петровна, вместе с ним в гробу.

Крик, который исторгла Блаватская, рассматривая на ладони вновь вернувшуюся к ней из могилы семейную реликвию, был настолько естественным, что никто из присутствующих не заподозрил ее в притворстве. Он, казалось, исходил из самой глубины ее потрясенной души. Затем последовал короткий обморок.

Мизансцены, мастерски поставленные Е. П. Блаватской в спиритическом театре братьев Эдди, не отличались изощренным и тонким вкусом, но на зрителей они подействовали сильнейшим образом, выбили их из привычной колеи, а у наиболее нервных дам вызвали истерику. Тем, кто вдруг взял бы под сомнение ее комментарии, она была готова предоставить фотографическую копию живописного парадного портрета своего отца П. А. Гана, и всякий смог бы убедиться, что на его груди присутствует та же самая медаль.