Электророман Андрея Платонова. Опыт реконструкции - [9]

Писательский облик молодого Андрея Платонова, его биография и развитие его литературного стиля лишь ограниченно поддаются пониманию, если не учитывать публицистику автора и его повседневность, располагающиеся между технической учебой, политическим образованием и журналистской деятельностью, которые в этот период становления дают решающие мировоззренческие и стилистические импульсы.

1.1.2. В редакции газеты

Годы войны, революции и Гражданской войны не обошли стороной Воронеж – вихрем проносились казни, болезни, голод и бандитизм. Вместе с тем город переживал самый большой в своей истории культурный бум. В годы Гражданской войны Воронеж считался не только «литературной Меккой». В Воронеж был эвакуирован Дерптский (Тартуский) университет со всеми студентами, преподавательским составом (среди которого было много известных ученых), управленческой структурой, лабораторным оборудованием и библиотекой[47]. После окончания Гражданской войны социалистический проект народного образования воплощался в Воронеже быстрее и нагляднее, чем где-либо еще.

В октябре 1918 года, после публикации «Очередного», Платонов начал учебу в университете. Он поступил на физико-математический факультет, но вскоре перешел на историко-филологическое отделение. Одновременно с января 1919 года он работал в секретариате редакции журнала «Железный путь». Летом 1919 года Платонов сменил место учебы – стал изучать электротехнику в новооткрытом Железнодорожном институте – и место работы. Георгий Литвин-Молотов предложил Платонову место в издаваемой им партийной газете «Воронежская коммуна». В этой газете Андрей Платонов публиковал стихи и короткие заметки, в основном пересказывая сообщения из центральной прессы, но делая также и местные репортажи. Как заведующий литературным отделом, он отвечал на письма читателей и оценивал присланные стихи. Вот примеры его суждений о форме стихотворений и об искренности социальных чувств:

Из присланных стихотворений много очень хороших по скрытому чувству. Но ваше прекрасное чувство слишком скрыто в них. За тусклыми неумелыми словами еле бьется мысль, хотя эта мысль и большая и чистая.

Хотя вы, наверное, пролетарий, но прислали произведение откровенно буржуазное, вскрывающее сущность ушедшего времени. Скоро мы выйдем на великую с вами борьбу.

Тоже очень сильное хорошее чувство, но туманно, не картинно выражено, и стихотворение теряет от этого свою ценность.

В ваших стихах много хорошего чувства, но оно совсем не передается. А суть поэзии в совершенной передаче себя[48].

Выразительной чертой в рецензиях двадцатилетнего Платонова является категорический тон его суждений. В масштабах революционной идеи, дескать, всякая попытка вербальной репрезентации кажется недостаточной, а то и унизительной в сравнении с «чистым чувством». Как газетный редактор, Платонов понимал себя одновременно читателем чувств и арбитром качества письменной репрезентации коллективной души[49]. «Тысячи, а может, и десятки тысяч русских крестьян и рабочих начали писать на бумаге свою душу, свои тайные, стыдливые чувства и думы»[50], – писал он в своей статье «Поэзия рабочих и крестьян».

Раннесоветские механизмы конституирования субъекта, в основе которых лежат устоявшиеся, но модифицированные практики проверки и исследования души (исповедь, автобиография, дневник), делали возможным как рекрутирование новых элит, так и установление контроля над ними, – вплоть до партийных чисток. Игал Хальфин, опираясь на Мишеля Фуко и обширную эмпирическую основу, ввел понятие «hermeneutics of the soul»[51]. То, что герменевтическим приемам автопсихологических экспериментов должно было предшествовать миметическое освоение адекватных языковых образцов и литературных фигур, убедительно показано в уже упомянутых работах Майкла Горэма и Марка Д. Штейнберга. Особое значение придавалось движению рабкоров, аутентичных представителей пролетариата, которые, оправдав себя в качестве газетчиков и выказав известный лингвистический суверенитет, должны были образовать интегральное ядро новой рабочей интеллигенции – специфический социальный слой посредников между партией как «авангардом рабочего класса» и необразованными «трудовыми массами» и, таким образом, служить наглядным доказательством успеха социалистического проекта народного образования[52].

Работая в газете, Платонов приобрел основные познания и компетенции в обращении со СМИ и специфическую чувствительность к определенным языково-литературно-медийным формам выражения и риторическим приемам, стилеобразующими для раннесоветской эстетической коммуникации. Он упражнялся в подражаниях центральной прессе и специфической газетной форме выражения коллективного «мы», паралельно осмысляя поэтические техники и идеи Пролеткульта. Так, в серии докладов и публикаций 1920‐х годов он связал концепцию пола, вдохновленную работой Отто Вейнингера «Пол и характер» (1903), с пролеткультовской теорией культуры. Летом и осенью 1920 года Платонов в своей публицистике развивал противопоставление (буржуазного) пола и (пролетарского) сознания, которое положил в основу своего понимания пролетарской культуры