Электророман Андрея Платонова. Опыт реконструкции - [6]
В первой главе, охватывающей период с 1918 по 1921 год, предстоит показать, как Платонов открывал для себя тему электрификации. В этой главе будут проанализированы главным образом публицистические тексты молодого провинциального журналиста в тесной связи с его биографией, при этом будет выработан репертуар мотивов, метафор и риторических структур, лежащий в основе его мышления и письма.
Вторая глава исследует первые прозаические тексты Платонова, возникшие в этот период. Шаг от публицистики к художественному рассказу обозначен введением действующих лиц и индивидуальной речи персонажей. В этом контексте возникает также типичный герой платоновских рассказов, коллективные и индивидуальные признаки которого определяют развитие персонажей Электроромана.
В третьей главе исследуются короткие рассказы и публицистические тексты 1922 года, которые можно объединить под заголовком «Цикл фотоэлектромагнитного резонатора-трансформатора». Речь пойдет о ряде экспериментов в технике повествования, которые выказывают общие нарративные элементы. Результат этого экспериментирования и есть собственно сюжет Электроромана.
В следующий за этим творческий период с 1924 по 1926 год, описанный в четвертой главе, Платонов старался развить выработанную сюжетную модель и в рамках более пространных прозаических опытов надстроить ее более сложным рисунком действия и развития персонажей. Для этой цели Платонов экспериментировал с разными жанровыми традициями, которые тут же старался преодолеть, чтобы нащупать своеобразный жанр Электроромана.
В пятой главе, которая охватывает период с 1927 по 1929 год, будет показано, как наработанный арсенал литературных приемов набирал собственную медийно-семантическую динамику и в некотором смысле ускользал из-под контроля автора. В этот промежуток времени возник ряд прозаических вещей, развертывающих частью сатирические, частью дистопические формы повествования, чреватые для автора драматичными последствиями. Некоторые – как роман «Чевенгур» – не преодолели советской цензуры, другие – как «Бедняцкая хроника» – вызвали заметные скандалы в советском литературном цехе. Этот период отмечен деконструкцией электропоэтики и формированием поэтики институций, которая также имеет центральное значение для Электроромана.
Шестая глава, наконец, отображает усилия Платонова реабилитироваться в глазах советских институций, поставить саморефлексивную динамику литературных приемов под аукториальный контроль и установить стилистические механизмы регулирования, которые подвергнут реконструкции его первичную электропоэтику. В этом контексте можно говорить о его решимости пойти на новые эксперименты с традиционными жанрами – такими, как социалистическая производственная драма, а также возврат к изначальному плану Электроромана, который завершается фрагментом «Технический роман», написанным в 1931 году.
«Технический роман» и рассказ «Родина электричества» (1939), заслуживающие отдельного рассмотрения в Эпилоге, в полной мере раскрывают форму Электроромана как автобиографического произведения. Электророман – теперь уже можно сказать об этом – повествует о юности, поиске идентичности, социализации, успехах и разочарованиях героя – электротехника и писателя Андрея Платонова.
ГЛАВА 1
ЭЛЕКТРИФИКАЦИЯ – РАСКРЫТИЕ ТЕМЫ
В этой главе на основе ранней публицистики Платонова будет показано, как автор «открыл» для себя тему электрификации и как она развертывалась в контексте его литературно-мировоззренческой «самоидентификации».
Начиная с первой публикации прозы Платонова, короткого рассказа «Очередной» (1918), можно проследить возникновение фундаментальных мотивов и метафор, положенных в основу журналистских работ молодого Платонова. В этом контексте большое значение имеет оппозиция пролетарского сознания и буржуазного пола, которая определяла мышление Платонова и его публичные выступления в воронежской прессе 1920 года и сказалась на построении сюжетов его ранней прозы, начиная с 1921‐го.
Далее будет исследовано, как Андрей Платонов в этот период творчества примкнул к эстетико-идеологическим установкам московского объединения писателей «Кузница», возникшего в результате расщепления движения Пролеткульта и приверженного радикально-пуристской концепции пролетарской культуры.
Во втором разделе главы будет рассмотрено, как Платонов в 1921 году пытался найти риторические и эстетические модели для репрезентации темы советской электрификации и как из этого развилась идея Электроромана. Затем будет показано возникновение фундаментальных художественных элементов Электроромана – электропоэтики и электросказа. В этой связи будет очерчено двойное обусловливание централизованной и периферийной экономических моделей, очерчивающих контур платоновского дискурса электрификации и связанных обратной связью с двойным обусловливанием статических vs. динамических дискурсивных схем утопического мышления.
Подводя итог, можно сказать, что платоновская идея Электроромана направлена на то, чтобы соединить противоречия и парадоксальность ранней советской культуры в одном всеохватывающем нарративе и тем самым катализировать процесс дискурсивного синтеза, результатом которого Платонову виделось идеальное состояние будущей пролетарской культуры, освобожденной от внутренних противоречий. В этом смысле Электророман является не только честолюбивым замыслом молодого писателя, но и гигантским проектом некоего «grand récit» – метанарратива, адекватного социалистической революции.
Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.
«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.