Элегия Хиллбилли - [67]

Я дал опросник, который психологи используют для выявления НДО, тетушке Ви, дядюшке Дэну, Линдси и Юше. Тетушка Ви отметила семь пунктов — больше, чем мы с Линдси (у нас было по шесть). Дэн и Юша — двое самых странных людей в нашей семье — ни одного. Эти чудики в детстве никогда не испытывали травм!

Дети с множественным НДО чаще страдают от тревоги и депрессии, у них диагностируют сердечно-сосудистые заболевания и ожирение, нередки случаи рака. Еще они с большей долей вероятности не справляются с учебой, а в зрелом возрасте не могут наладить отношения с противоположным полом. Даже чересчур громкие крики могут нарушить чувство безопасности у ребенка, повлиять на детскую психику и спровоцировать в будущем поведенческие проблемы.

Педиатры из Гарварда изучали влияние детских травм на психику. Помимо негативных последствий для здоровья врачи также обнаружили, что постоянный стресс изменяет у ребенка химический состав мозга. В конце концов, стресс — это физиологическая реакция, следствие того, что в организме в ответ на какой-то раздражитель повышается уровень адреналина и прочих гормонов. Иными словами, возникает классическая реакция в духе «бей или беги», которой мы учимся еще в начальной школе. Иногда под воздействием гормонов самые обыкновенные люди совершают героические подвиги, демонстрируют редкую силу и храбрость. Мать способна поднять тяжелую плиту придавившую ребенка; пожилая женщина ради спасения мужа — придушить голыми руками горного льва.

К несчастью, в постоянном режиме реакция «бей или беги» разрушает организм. По словам доктора Надин Бурк Харрис, адреналин спасет вас, «если вдруг в лесу вы повстречали медведя. Однако беда в том, что своего медведя вы встречаете каждый вечер, когда он приходит из бара». В таком случае, как обнаружили исследователи из Гарварда, участок мозга, отвечающий за действия в стрессовой ситуации, разрастается. «Значительный стресс в раннем детстве, — пишут они, — <…> приводит к гиперактивной или хронически активизированной физиологической реакции на стресс наряду с чувством повышенного страха и тревоги». У детей вроде меня часть мозга, отвечающая за стресс и конфликт, всегда активна, а предохранитель не срабатывает. Мы постоянно готовы драться или бежать, потому что медведь всегда рядом — будь то пьяный отец или разгневанная мать. Мы скованы конфликтом по рукам и ногам и таскаем эти оковы с собой, даже если в доме мир и покой.

Семьи американских рабочих, с какой стороны ни посмотреть, находятся в крайне нестабильной ситуации — хуже просто не представить. Взять, к примеру, череду маминых кавалеров, кандидатов нам в отцы. Такого не может быть ни в одной другой стране. Во Франции, например, количество детей, у которых сменилось более трех отчимов — менее половины процента, то есть один ребенок из двухсот. В Швеции (где второй по величине мировой показатель) — 2,6 %, или один из сорока. В США эта цифра составляет 8,2 %, то есть каждый двенадцатый ребенок! Причем если брать для анализа исключительно рабочий класс, эти цифры будут еще выше. Самое грустное в том, что нестабильные отношения, как и домашние конфликты, неизбежно замыкаются в порочный круг. Как выяснили социологи Паула Форнби и Эндрю Черлин, «все большее количество источников свидетельствует о том, что дети, претерпевающие многочисленные изменения в составе семьи, могут развиваться хуже детей, воспитывающихся в стабильных семьях с двумя родителями или только с одним».

Многие дети хотят лишь одного — бежать от кошмара куда подальше. Беда в том, что, если бежать вслепую, редко удается найти верный путь. Поэтому моя тетя в шестнадцать лет вышла замуж за абьюзера. Мать на пороге зрелых лет имела ребенка на руках, развод за плечами и ни одного диплома, хотя учеба в школе давалась ей легко. Из огня да в полымя. Хаос рождает хаос. Слабость приводит к слабости. Добро пожаловать в семейную жизнь американских хиллбилли.

Разобравшись со своим прошлым и осознав, что не обречен, я воспрянул духом и стал искать в себе силы для борьбы с демонами моей юности. Пусть это банально, но самое лучшее лекарство — поговорить с людьми, которые тебя понимают. Поэтому я спросил у тетушки Ви, как ей удается не конфликтовать с Дэном, и она почти рефлекторно ответила: «Знаешь, я ждала с ним скандалов. Иногда настраивалась заранее, запасалась аргументами — а он вдруг замолкал и переставал со мной спорить». Я был потрясен. У тетушки Ви и Дэна самые трепетные отношения на свете. Даже после двадцати лет брака они ведут себя так, будто поженились только вчера. Когда тетушка Ви поняла, что ей не надо ждать от мужа упреков и оскорблений, их союз стал только крепче.

Линдси сказала то же самое: «Я орала на Кевина, оскорбляла его, гнала из дому. А он только спрашивал: “Что с тобой? Почему ты видишь во мне врага?”» Все просто: в нашем родном доме зачастую трудно было отличить друга от врага. Прошло шестнадцать лет, а Линдси до сих пор замужем.

Я много думал о себе, о тех эмоциональных триггерах, которыми обзавелся в первые восемнадцать лет жизни. Понял, что не верю извинениям, ведь обычно к ним прибегали, чтобы усыпить мою бдительность. Именно мамино «прости» убедило меня десять лет назад сесть к ней в машину и отправиться в ту злосчастную поездку. Еще я стал понимать, почему стараюсь ткнуть в самое больное место: так делали все окружающие меня люди, я просто следую их примеру. Скандал — это война, слово — оружие, и ты любой ценой должен победить.