Эль-Сид, или Рыцарь без короля - [3]
– Горожане Агорбе заплатили нам за то, чтобы мы охотились на мавров… – заметил Минайя.
– А мы и охотимся. Но я не собираюсь понапрасну мучить ни людей, ни лошадей. Шесть лиг в день – не больше. Ну ладно – шесть-семь, если уж очень припрет.
– Чем позже мы нагоним мавров, тем хуже будет.
– Для кого?
– Для поселенцев.
– Взгляни на это с другой стороны. Чем позже настигнем, тем больше добычи у них будет и, значит, тем медленней они будут двигаться… С женщинами, рабами и скотиной особо-то не разгонишься.
Минайя улыбнулся. Потом, повернувшись, сплюнул в костер и снова улыбнулся:
– Черт возьми! Это ты дельно придумал.
– Более или менее.
– Прежде чем колоть кабанчика, его надо откормить.
– Ну да, что-то в этом роде. И тогда получишь колбасу, хамон и жаркое из требухи.
Минайя взглянул на монашка:
– Рыжему лучше этого не говорить. Он и так все время спрашивает, отчего мы не шпорим коней.
– Можешь сказать ему правду – но не всю. Скажи, что в таких делах спешить не надо, не то понапрасну измотаешь людей или угодишь в засаду. Обо всем прочем – молчи.
Собеседники, привстав и насторожившись, взглянули туда, где в этот миг на краю лощины послышалось конское ржанье, посыпались камни. Но тут же раздался успокаивающий голос дозорного, – вероятно, его лошадь оступилась в темноте.
– Мы и не поговорили толком с тех пор, как выехали из Бургоса, – сказал Минайя.
– Отчего же… Поговорили. О многом.
– Не обо всем.
Молчание длилось, пока Руй Диас не разделался с ломтем вяленого мяса. Минайя все так же смотрел на пламя, от которого оспины на загорелом лице обозначились явственней.
– Они ведь последовали за тобой в изгнание. О нас, о родне твоей, речи нет: куда ты, туда и мы. Однако перед остальными ты в долгу. Должен хотя бы поблагодарить. Но минуло уже две недели, а ты слова им не сказал. – Он повел рукой, показывая на бесформенные очертания фигур вокруг костров. – Я думаю, они ждут от тебя этого самого слова.
– Какого слова?
– Не знаю. Какого-нибудь. Такого, чтоб за душу взяло.
Руй Диас поковырял в зубах:
– Когда они пошли за мной, знали, что делают.
– Их ведь никто не принуждал. Пошли за твоим именем и твоей славой. Не забывай этого.
– Я и не забываю.
Руй Диас завернул остаток мяса в тряпицу и сунул его в седельную суму.
– А ты, Минайя? Ты почему пошел?
– Скучно мне стало в Бургосе, – прозвучал в ответ отрывистый сухой смешок. – А я с детства усвоил: тому, кто с тобой поведется, уж что-что, а скучно не будет. – Он помолчал мгновение, словно в задумчивости, и снова рассмеялся. На этот раз – громче. И дольше.
– Ты чему смеешься, Минайя?
– Да вспомнил лицо Альфонсо в Санта-Гадее… Когда ты этак торжественно взошел по трем ступеням к алтарю, взялся за рукоять меча и велел королю поклясться… Помнишь?
– Еще бы не помнить. И мне, и ему.
– Все эти чванливые отпрыски знатных родов, цвет рыцарства Леона и Кастилии, зароптали тогда – но еле слышно, себе под нос. Ибо только ты один осмелился возвысить свой голос и сказать вслух то, о чем думали все.
Руй Диас подобрал с земли сухую ветку и бросил ее в костер.
– Обошлось мне это, как ты знаешь, недешево.
– Но ведь иначе ты поступить не мог, так ведь?
– Ты о чем?
– О том, что по твоей милости король сгорел со стыда. Клянусь телом Христовым, такое бывает не каждый день! Впрочем, ты с колыбели был отчаянным малым.
– Ладно тебе… Ложись спать. Завтра у нас долгий переход.
Минайя поднялся, потирая поясницу. Потом зевнул, рискуя вывихнуть себе челюсть.
– Доброй ночи, Руй. Храни тебя Господь.
– Доброй ночи.
Беззвучно шевеля губами, он читал молитвы – сперва «Отче наш», потом «Богородице», – не оставив в небрежении ни Мать, ни Сына. При его образе жизни да еще в нынешних обстоятельствах лучше засыпать, очистив душу молитвой и приведя в порядок дела. Затем перекрестился, убедился, что меч с кинжалом лежат под рукой, укутался в плащ, половчее пристроил голову на седло и вытянулся, глядя в звездное небо. Догорали костры, храпели на разные голоса дружинники. Снова донеслось ржание. Над становищем на черном куполе небес очень медленно вращались вокруг Полярной звезды мириады других звезд, и над темными закраинами лощины уже повис колчан Ориона-охотника.
«Заставил короля сгореть от стыда», – сказал Минайя. Вот потому он и оказался сейчас здесь.
Припомнить это нетрудно, подумал Руй Диас, особенно в такую вот ночь, под теми же небесами, которые смотрят сейчас и на него, и на монастырь Сан-Педро-де-Карденья, – в двух неделях пути, и путь этот с каждым днем все длиннее, – где нашли приют его жена и дочери, а денег на их содержание, между прочим, хватит только на полгода.
Припомнить нетрудно, продолжал размышлять он, лежа рядом с теми, кто последовал за ним в изгнание. Одних, как заметил Минайя, понудил к этому родственный долг: это его племянники – Фелес Гормас и заика Педро Бермудес, знаменосец. Оба Альвара тоже состоят с ним в дальнем родстве. Остальные – вассалы дома Виваров, давние и близкие друзья вроде Диего Ордоньеса, либо искатели приключений, примкнувшие к нему для пропитания, ради добычи или потому, что восхищались Руем Диасом и были уверены, что, раз уж ему не досталось христианского королевства, он свое возьмет в набегах на мавританские земли.
