Экзотические птицы - [158]

Владимир Сергеевич отодвинул стул и встал.

— Заявляю вам официально! — сказал он. — Я денег у вашей дочери не взял ни копейки!

— А зачем же операцию делал? — завизжала его оппонентка, просто осатанев от такого поворота событий. Все деньги исчезли, а этот проходимец, этот хорошо выбритый господин, искалечивший ее дочь, думает, что если она бедная женщина, так и не сумеет ничего доказать!

— Я хотел помочь девочке, — сказал Азарцев. — Никто, кроме меня, в Москве пока не умеет делать таких операций. Да и в журналах я не читал, чтобы в мире оперировали по этой методике.

— Ах, ты на ней еще и эксперименты ставил за наши же деньги! Ну, получай теперь свой эксперимент! Нравится он тебе? — Нонна Петровна широко откинула с девочки одеяло. Ее раздутое лицо и шея напоминали верхнюю часть тела жабы.

— Моей вины здесь нет! — сказал он. — Я не знаю, как это получилось, но этого не должно было быть! Я теперь действительно сожалею о том, что сделал. — Он подумал, как трудно будет объяснить Юле появление Ники в клинике да еще с послеоперационным осложнением. — Мне не надо было брать ее на операцию таким путем. Но… — он усмехнулся печально, — дорога в ад всегда бывает устлана благими намерениями. Я это давно знаю да забываю в ответственных случаях.

— Подумать только, он еще и философствует на нашей крови! Да я тебя под суд отдам, сволочь! Ты мне все до копейки вернешь, гнида! — Нонна Петровна едва сдерживалась, чтобы чем-нибудь его не ударить.

— Да замолчите вы! — Азарцев тоже вышел из себя, за последние дни в первый раз у него сдали нервы. — Запомните, что я вам скажу! Если хотите вылечить девочку — ее надо везти ко мне в клинику. Немедленно. Я ее сейчас забираю. Вы приедете туда завтра. И денег я никаких ни у вас, ни у нее не брал! Ну, скажи! — Он наклонился к Нике и смотрел прямо в ее раздувшееся лицо. — Брал я у тебя деньги?

Ника молчала. Перед ее внутренним взором, меняясь, проходили картинки прошлого дня: вот Сережа говорит ей, чтобы она не портила себе жизнь и выходила замуж; вот он собирается ехать в Чечню, вот он в ювелирном магазине выбирает для нее кольцо. Она вгляделась внимательнее. Перед ней нависло незнакомое лицо какого-то постороннего мужчины. От него пахло дорогим одеколоном. Она совершенно забыла, что перед ней тот самый доктор, на которого она несколько дней назад готова была молиться, которого так долго искала. Теперь перед ней нависало враждебное существо, угрожающее ее и Сережиному счастью. Видя гнев и изумление матери перед пустой сумкой, она вдруг каким-то чутьем поняла, что мать не одобрила бы ее поступок, и подумала, как хорошо, что она ничего матери не сказала.

«У него столько больных, — подумала она про Азарцева. — Он богатый человек. Мать не сможет отсудить у него деньги, потому что не сможет ничего доказать. Он так и будет, естественно, утверждать, что не брал денег. Но иногда, — Ника вспомнила уроки литературы в школе и Максима Горького, — ложь бывает нужнее правды. Все останутся при своих. Как иначе помочь любимому?» И она, чуть-чуть приоткрыв рот, простонала тихонечко:

— Брал!

— Не понял! — опешил Азарцев. — Я не понял, что ты говоришь? Ты в своем уме? Повтори!

Мать придвинулась к Нике ближе. И девочка, сообразив, что отступать уже некуда, сказала так громко, как только могла:

— Брал!

Азарцев, весь побледнев, почувствовал такое опустошение в душе, какое бывает у врача, когда он, надеясь на хороший исход, вдруг из-за какой-нибудь несущественной мелочи, из-за какой-нибудь ерунды, играющей роковую роль, вдруг теряет больного. Руки у него опустились, он не знал ни что сказать, ни что делать.

— Не станет моя девочка врать! — победно произнесла Нонна Петровна.

— А вы все время были дома после того, как привезли из клиники девочку? — тихо спросил Азарцев.

— А это какое имеет значение? — язвительно поинтересовалась Никина мать.

— Я думаю, что в ваше отсутствие произошло нечто такое, что и привело вот к этому осложнению, — Азарцев показал на лицо Ники, — и заставило девочку говорить неправду. Я сейчас не могу вам ничего доказать, но со временем, очевидно, загадка раскроется. А сейчас ее надо лечить. Собирайся, поехали!

— А дома нельзя? — сделала жалобные глаза Ника. Ей все-таки немного было стыдно, что она наврала. «Но ведь ему все равно ничего не будет!» — думала она о докторе.

— Дома нельзя! — твердо сказал Азарцев. — Если останешься дома, может быть хуже, чем было! — «И можешь умереть, врушка такая!» — добавил он про себя. — Собирайся!

— Собирайся, девочка! — приняла решение и Нонна Петровна. — Сегодня переночуешь в больнице, а завтра я возьму отгул и подъеду. И подъеду туда с адвокатом! — угрожающе сказала она Азарцеву.

— Я вас видеть не хочу! — ответил Владимир Сергеевич. — И если бы не это… осложнение, — он хотел подобрать слово посильнее, но все они были непечатные, — я бы близко больше к вам не подошел. И к тебе тоже! — сказал он Нике.

— Каждое слово может быть использовано против вас! — парировала Нонна Петровна. Эту фразу она слышала в каком-то кино.

Дверь машины за Азарцевым и Никой захлопнулась, Нонна Петровна запахнула поплотнее цветастый платок и отправилась к соседке за консультацией.