Экзистенциализм. Период становления - [123]
И поэтому любой акт творчества оборачивается неудачей. Не важно, это личное творчество или историческое коллективное творчество. За любым прорывом – провал. Любое человеческое действие и усилие обречено на эту катастрофу. Бердяев говорит: вот, скажем, Бетховен пишет симфонию, и это божественно, (как скажет Сартр: «Когда я сочиняю симфонию, я творю мир»). И кажется, что после его творчества мир должен зазвенеть, как симфония, мир должен навеки преобразиться. А потом приходит какой-нибудь слушатель, обыватель. И просто есть еще один «культурный продукт». И его потребляют, как гамбургер. Мы говорим: о, симфония номер девять, давайте послушаем. Мир не преобразился, ничего не случилось. Мир не спасен. Лишь мы развлекаемся, «поедая» эту божественную музыку. Пришел Христос в мир, принес свою жертву – великий акт творчества, великий импульс любви и освобождения. А в итоге родилась такая ужасная вещь, как христианство с Крестовыми походами и инквизициями. Мир не спасся, а появились какие-то уроды, которые именем Христа стали других убивать и на костры возводить. За величайшим святым Франциском Ассизским, сочинявшим гимны солнцу и раздавшим все людям, пришли францисканцы-инквизиторы и стяжатели. Возрождение, Великая французская революция, какие там чудесные и возвышенные идеалы: свобода, равенство, братство! Вот сейчас мир услышит эту весть и спасется! Пришел Робеспьер, привел гильотину и показал всем… свободу, равенство, братство. Ницше пришел в мир, страдал, мучался, терзался, открывал людям великие истины. За ним пришли какие-то ужасные «ницшеанцы» и стали кривляться, корча из себя «унтерменшей». За взлетом – падение! Любое человеческое действие обречено на эту катастрофу. Неважно, это художественный, философский, исторический акт. Именно потому, что оно происходит в мире зла, в мире объективированного, в мире падшем, в мире анонимном. Если творчество – это взлет, то за ним следует падение. Поэтому история – это цепь катастрофических провалов и неудач. Поэтому вообще вся жизнь человека – это цепь кратких взлетов и долгих падений. Бердяев на это обращает внимание. Двойственность творчества, как всего человеческого. Человек не просто бесконечное в конечном, но именно бесконечное в конечном. То, о чем я уже говорил в связи с романтиками когда-то. Вот самое главное о творчестве, свободе, человеке, о добре и зле, объективации.
Ну а теперь расскажу вам немного о взглядах Бердяева на этику, религию и историю.
О религии. Бердяева относят, вместе с Розановым и Мережковским, к «новому религиозному сознанию». Он, как и они, выступает за радикальное обновление христианства. Он говорит, что старое христианство было очень аскетическим. Нужно, чтобы оно стало более дионисийским, более языческим, более ренессансным. Необходимо оправдать жизнь, а не только дух. С одной стороны.
С другой стороны, с точки зрения Бердяева христианство было радикально деформировано идеей, что Бог – Господин. С точки зрения Бердяева, мы чересчур антропоморфно и социологизаторски поняли Бога, то есть перенесли на идею Бога идею азиатского деспотизма: «Бог – деспот, человек – раб». Бердяев говорит: «Атеизм есть наказание нам за рабье представление о Боге». Как здорово и верно сказано! Если Бог – деспот, то всегда хочется против этого деспота восстать, и рано или поздно это произойдет. Вот к чему неизбежно ведет перенесение на отношения Бога и человека отношений Господина и раба. Бердяев говорит: и Бог не господин, и человек не раб. Бог – Творец, он нуждается в человеке как в со-творце. Он ждет от человека не послушания, а творчества. Бердяев говорит, что христианство – это, на самом деле, не религия рабства, покорности, смирения, а это религия свободы, любви, отрицающая любой авторитет. То есть нужно преодолеть в христианской религии и в христианской культуре вот это тоталитарное, рутинное, иерархическое. Поэтому Бердяев нападает на церковников, на попов, на все эти вещи, связанные с иерархией, авторитетом, клерикализмом. Отрицание авторитетов – сердцевина бердяевского христианского анархизма! И Бог не есть авторитет. Бог – это Творец мира, человек – со-творец. То есть: христианство нужно радикально модернизировать, как говорит, вслед за Соловьевым, Бердяев. Христианство понимается им как эмансипация, как мистический анархизм, как отрицание иерархии, идеи насилия, принуждения, порабощения человека. То есть христианство должно стать религией любви, творчества и свободы.
Это ироничный парадокс – на Западе по Бердяеву судят о русском православии, а само русское православие Бердяева терпеть не может и считает страшным еретиком.
Два важных момента, которые любой ортодоксальный христианин у Бердяева не примет. Первый – я уже сказал – идея того, что Бог не всемогущ. Есть еще второй момент. Тут Бердяев не одинок, но все равно это «ересь» для официальных церковников. Это его этические взгляды, и конкретно вот что.
Бердяев резко противопоставляет два вида этики. Этику Закона и Этику Творчества. У Бергсона, если вы помните, тоже есть близкое понятие: динамической и статической морали, динамической и статической религии, открытого и закрытого общества, – та же самая антитеза. Вспомните то, что я говорил про Шестова. У Шестова: «философия обыденности» и «философия трагедии», нормативная этика и этика трагедии. Это хорошо рифмуется с Бердяевым.
