Экзистенциализм. Период становления - [103]

Не Ортега-и-Гассет начал использовать оппозицию «массы» и «творческого меньшинства». Вспомните хотя бы романтиков с их противопоставлением «гениев» и «толпы черни», героев и филистеров, или младогегельянцев (Бауэра, например) и Петра Лаврова с их идеей «критически мыслящего меньшинства», способного помочь всему обществу обрести субъектность и выйти из просто «антропологического» (природного косного и бессмысленного) существования в подлинно «историческое», или уже названного народника Михайловского, творца русской социологии и замечательного «субъективного метода» в социологическом познании… Испанский философ лишь удачно развил эту традицию мысли, приложив ее к ситуации ХХ века.

Лекция 7 Лев Шестов

Сегодня из Испании мы ненадолго отправимся на другой конец Евразии – в Россию. У нас будет русский день. Наши герои сегодня – Лев Шестов и Николай Бердяев. О Шестове я расскажу чуть короче, за часок, о Бердяеве – чуть подробнее. Несколько слов о них в целом, прежде чем мы перейдем к первому нашему герою.

Это самые известные в мире русские философы. Если бы у нас было побольше времени, был бы хороший повод поразмышлять о том, почему те или иные философы (и вообще деятели культуры: ученые, писатели, композиторы, художники) попадают в мировую культуру, а другие – нет. Это, честно говоря, очень любопытно. Я приводил пример с Паскалем: он во Франции и вообще во всей Европе до ХХ века не считался за философа, на него смотрели свысока как на мыслителя, а в России уже в XIX веке он оказался прямо своим, таким родным, русским философом, и все от него загорались и им увлекались и вдохновлялись его темами и образами. Или Пушкин, к примеру. Он – велик, он – наше все, но в мировую литературу не попал, оставшись явлением местным, а не всемирным. В мировой литературе Пушкин мало известен. А вот Толстой, Достоевский и Чехов попали. Почему так происходит – я не знаю.

На мой взгляд, самый великий русский философ, конечно, Владимир Соловьев. Но он как-то не попал в мировую философию. А вот Бердяев и Шестов – попали. (Ну, и, пожалуй, еще Бакунин, Кропоткин и Федоров.) И если кто-то что-то вообще знает и слышал о русской философии на Западе, то, прежде всего, знают эти два имени. Отчасти это можно объяснить тем, что они много лет провели на Западе, попали в нужное время в нужное место. А этим местом в двадцатые – тридцатые годы, несомненно, был Париж. Там они несколько десятков лет вращались среди ведущих интеллектуалов, участвовали в общих дискуссиях и изданиях. Но, конечно, этим все не объясняется, так же как их реальными выдающимися талантами и многими заслугами.

Оба они, конечно, экзистенциалисты.

Переходим ко Льву Шестову. Начну с одного личного воспоминания, потом с двух эпиграфов, а потом, как всегда, литература.

Позволю себе рассказать, как я впервые узнал о его существовании, это довольно забавная история. Я был студентом-третьекурсником. Была весна восемьдесят девятого года. Я брел куда-то по мокрой Москве, проходил мимо кинотеатра «Иллюзион», что на Котельнической набережной. И там увидел объявление, что в близлежащей Библиотеке иностранной литературы проходит выставка книг крупнейшего русского эмигрантского издательства «Имка Пресс». Вы не представляете, что это такое: в Москву приехало издательство, которое полвека издавало кучу книг на русском языке за границей, и вот можно прийти и, заплатив бешеные деньги – рубль, – за этот день наслаждаться любой книжкой!

Я, конечно, как беркут или коршун, устремился в Иностранку. Примчался. Запыхался. Хотелось сразу всего и побольше! Представьте себе: дорвавшийся советский человек, то есть который изголодался по духовной пище, сидя на скудном и неаппетитном пайке марксизма-ленинизма, дорвался до изобилия: справа – Солженицын, слева – еще кто-то! И я, подобно несчастному Буриданову ослу, ошалев от счастья, метался между книгами и не знал за что ухватиться. Вдруг мой взгляд упал на одну книжку. Я не знал имени автора, но название меня сразу убило. Есть, вы знаете, конечно, такие названия, содержательные и разящие, как программы. Вот вы читаете название книги Маркузе: «Одномерный человек» – у меня сразу что-то внутри екает. Много лет до того, как прочитал сам, я по одному этому названию мечтал о нем, медитировал о нем, представлял себе, о чем же там может быть. Или, скажем, Эрих Фромм: «Иметь или Быть». Бывают такие названия, программные, очень содержательные. И тут я читаю: какой-то Лев Шестов, совершенно мне неизвестный, «Апофеоз беспочвенности». Имя Шестова мне – невежественному советскому студенту-историку, который тогда ничего, кроме Платона, не читал, – ровно ничего не говорило. Но вот название! У меня глаза вылезли из орбит, я подумал: это ужасно интересно, схватил эту книгу, и дальше… со мной произошло ровно то, что произошло с Ницше, когда он стал читать Шопенгауэра, – я понял, что не остановлюсь, пока не прочту всю книгу. Через пять минут начал ее переписывать в тетрадку, чуть ли не дословно, и так сидел целый день – все вообще, кроме этой книги, стало по барабану.

Так я впервые, ошеломляющим для себя образом, познакомился с этой книжкой. И сразу хочу сказать, посоветовать: если вас заинтересует Лев Шестов, начать стоит именно с этой книги – «Апофеоз беспочвенности». В принципе, можно с любой, у философа этого все книги, как одна, все книги – одна бесконечная книга об одном. Но все же «Апофеоз беспочвенности» – прекраснее, ярче всех… да еще, представьте, и с подзаголовком: «Опыт адогматического мышления» – и с другим предупреждением в стиле Ницше: «Для не боящихся головокружений». На меня эти название и подзаголовки производят совершенно завораживающее впечатление: как удав Каа на бандерлогов. Вы же хотите научиться адогматически мыслить и выживать в жуткой невесомости среди чудовищной бездны современности?