Экзистенциализм - [2]

Неумолимая реальность империалистического общества навязала буржуазному мышлению философский "третий путь". Только в спокойные, тихие времена можно выстроить последовательный правдоподобный идеализм. Известно остроумное замечание Гете по поводу фихтевского субъективного идеализма. Когда из-за какого-то университетского конфликта студенты разбили окно в доме великого философа, Гете сказал, улыбаясь: "Это во всех отношениях неприятный способ познать реальность внешнего мира". Эпоха империализма продемонстрировала подобное массовое разбивание окон в мировом масштабе. А неприкрытый философский идеализм преспокойно скончался под этим градом камней. Те, кто все же признавали себя идеалистами, за исключением нескольких второстепенных профессоров, занимающих кафедры, были из-за воздействия своего идеализма исполнены безнадежного пессимизма по отношению к действительности (Валери, Бенда[4] и т. д.).

Отказ от старого неприкрытого идеализма был подготовлен еще в середине прошлого столетия мелкобуржуазным аскетизмом идеалистических философов. Тело играет ведущую роль в буржуазной философии, начиная с Ницше. Новая философия нуждается в таких формулировках, которые оправдывают первичную действительность тела, радостей и горестей чувственной жизни, не делая уступок материализму. Ведь в то же самое время материализм стал мировоззрением революционного пролетариата. В связи с этим позиция Гассенди и Гоббса стала невозможной для буржуазных мыслителей. Эпоха скомпрометировала метод идеализма, но считалось абсолютно необходимым оставить нетронутыми его фундамент, его результаты; это дает ключ к пониманию необходимости "третьего пути" в существовании буржуазии эпохи империализма.

Предполагается, что феноменологический метод, особенно в своем развитии после Гуссерля, обнаружил такой способ познания, который, не выходя за пределы человеческого, даже индивидуального сознания, выявляет сущность объективной действительности. Усмотрение сущности — это разновидность интуитивной интроспекции, которая, однако, в рамках мыслительного процесса не обращает внимание на него (т. е. не на психологический процесс), а исследует, с одной стороны, какого рода те предметы, которые устанавливаются в ходе этого процесса, и, с другой стороны, в каких абстрактных актах совершается это установление. Так возникают феноменологические понятия "акт" и "интенциональный предмет". Гуссерлю было еще сравнительно просто оперировать этими понятиями, поскольку он занимался исключительно вопросами чистой логики, т. е. чисто мыслительными актами и предметами. Вопрос стал сложнее, когда Шелер и Николай Гартман обратились к проблемам этики и социологии, а Хайдеггер, Ясперс и Сартр — к предельным философским вопросам. Веление времени, повлекшее их в этом направлении, было настолько стихийным, что заставило замолчать все теоретико-познавательные сомнения в том, относится ли этот метод к объективной реальности, которая существует сама по себе, к сущности вещей, и в особенности не является ли он субъективным, произвольным по отношению к этой сущности.

Когда же речь шла уже о ключевых вопросах общественной действительности, то и тогда феноменологи легко ускользали от ключевых вопросов теории познания. Они старались успокоить свою теоретико-познавательную совесть тем, что феноменологический метод "заключает в скобки" вопрос о действительном существовании интенциональных предметов. Но таким образом феноменологический метод препятствует любому познанию действительности. (Когда во время Первой мировой войны меня посетил Шелер, у нас был интересный и характерный разговор на эту тему. Шелер отстаивал точку зрения, согласно которой феноменология — это универсальный метод, который может рассматривать все в качестве интенционального предмета. "Можно, например, — пояснял Шелер, — проводить феноменологические исследования дьявола, только сначала нужно "заключить в скобки" вопрос о его существовании". "Разумеется, — ответил я, — а когда затем Вы закончите феноменологическую картину дьявола, тогда Вы раскроете скобки — и вот перед нами дьявол во плоти". Шелер засмеялся, пожал плечами и ничего не ответил.)

Произвольность этого метода проявляется прежде всего если мы поставим вопрос: является ли то, что обнаруживает феноменологическая интуиция, на самом деле действительностью, и по какому праву она говорит о действительном характере своего предмета? Интересно, что никто не задумывался над тем, почему крупнейшие представители интуитивистской философии эпохи империализма могли наталкиваться на абсолютно противоположные "действительности" с совершенно различными структурами и формами; так, для дильтеевской интуиции действительность — это яркость, разнообразие неповторимого исторического процесса, для Бергсона это сам поток, длительность (duree), разрушающая застывшие формы обыденной жизни, для Гуссерля действительность — это логическая заданность[5] вещи в себе, пространственная, даже неподвижная, как статуя, застывшая соположенность. Все они довольствовались тем, что по крайней мере внутри каждой школы господствовало относительное единодушие по отношению к характеру этой "действительности". Взаимоисключающие интуиции даже могли относительно мирно сосуществовать.