Экватор рядом - [91]

Хватает в Эфиопии и ослов: 3,7 миллиона голов — треть африканского ослиного поголовья. Кстати, именно на эфиопской земле, как утверждают некоторые исследователи, осел стал домашним животным. Амхара и тиграи (по крайней мере мужчины) никогда не используют ослов как верховое животное; только эфиопы-мусульмане не видят ничего зазорного ехать верхом на добродушном длинноухом создании. Осел — самое дешевое и неприхотливое караванное животное. Он чувствует себя прекрасно даже в нижних климатических зонах страны, где болезни одолевают других животных. Осел покорно переносит и брань, и побои, не нервничает, когда его забывают накормить, и не обижается, если его выгоняют в одном стаде с овцами и козами.

В пустынных и полупустынных районах страны несут свою нелегкую службу неторопливые верблюды. Жители этих краев — сомали, данакилъ и другие — взваливают на «кораблей пустыни» тюки по 250–300 килограммов. Сейчас в стране около 800 тысяч верблюдов — девятая часть верблюжьего поголовья Африки. Для своих владельцев они не только средство транспорта, но и важный источник питания. А вот амхара и другие жители Нагорья содрогаются даже при мысли о возможности есть верблюжье мясо или пить верблюжье молоко.

Величина стада — показатель определенного престижа, а также, разумеется, достатка и власти. Эфиопский крестьянин мало беспокоится о весе и удойности своей скотины, лишь бы больше голов было на его счету. Всякие зоотехнические новшества встречаются с недоверием; этим объясняется, в частности, невероятно ничтожная доля вакцинированного скота, а следовательно, и большой его падеж. Мало способствуют усилиям правительства в решении проблемы животноводства алчные скотоперекупщики, лихо объегоривающие неграмотных, забитых крестьян.

Разумеется, домашний скот для эфиопа не только фетиш — ведь на волах перепахивается почти вся посевная земля Нагорья, а лошади, мулы и ослы перевозят к рынкам почти все крестьянские грузы; ну и коровы, козы, овцы хотя и не густо (и не густое), но дают молоко. Если от живой скотины хозяин получает не очень щедрые дары, то от мертвой он старается забрать все: не только мясо и шкуру, но и сухожилия — для шитья шкур, и даже ребра — на гончарные скрепки. Лошади и мулы дарят хозяину, кроме того, на память о своем бренном существовании даже хвосты — из них делают метелочки для украшения корзин, для борьбы с мухами, а также для удаления остриженных волос с физиономий клиентов в провинциальных цирюльнях.

«Доро» — курица — единственная домашняя птица в Эфиопии, кудахчет почти у каждой деревенской хижины. Жители этой страны не употребляют мясо водоплавающей птицы. С курами и яйцами тоже, как ни странно, не все так просто: в некоторых районах яйца совершенно не употребляют в пищу, в некоторых — только сваренные вкрутую, и то в основном в перченом соусе, «воте». Бывают и совсем малопонятные вещи. Так, в некоторых районах вблизи Джиммы закусывать курятиной имеют право только мужчины. Скотоводы на востоке и юго-востоке страны не едят ни кур, и само собой разумеется, ни яиц; это объясняется их кочевой жизнью, при которой птицеводством не займешься. Куры мелкие, петухи неказистые — и кукарекать-то по-настоящему не умеют. Птица находится на попечении женщин. Доро такие же беспризорные и голодные, как и скотина. Поэтому, наверное, они не желают дарить хозяйкам более 50 «ынкуллял» (яиц) в год. И какие ынкуллял! Захочешь глазунью «об двух яйцах» — разбивай пяток.

Во всех книгах и статьях о хозяйстве Эфиопии подчеркивается огромное поголовье скота: сегодня, например, 75 миллионов животных да еще куриная армия в 50 миллионов. Вероятно, эти цифры даже несколько занижены. По количеству скота Эфиопия занимает одно из первых мест в мире: по три скотоголовы на человеческую душу. Но животноводство в этой стране, как и земледелие, невероятно отсталое, малопродуктивное, словом, такое, каким оно было и во времена аксумских царей. Символ этого очевидно, самый костлявый, самый маломолочный, самый малошерстный и самый падучий скот в мире.

ЧЕРЕЗ «ЭФИОПСКИЕ ГИМАЛАИ»

Местный географический парадокс северного полушария: чем дальше мы продвигаемся на юг, тем становится прохладнее. Дорога поднимается все выше и выше. Вскоре на горизонте появляются причудливые пики, зубцы и «амба» самого мощного и дикого горного массива страны — Семиена.

Мареб — граница между Эритреей и Тигре. Ато Цегайе Беляйне с интересом выслушивает наше сообщение о том, что именно где-то здесь, в долине этой реки, родился «арап Петра Великого», эфиоп по происхождению, русский по судьбе своей, прадед великого поэта России…

В небольшой деревушке молодая женщина протягивает нам узелок — это обед для мужа, который работает на ремонте дороги где-то там, наверху. Где? Она не знает — он ушел на заработки почти месяц тому назад. Ато Цегайе Беляйне поглаживает баранку руля:

— Может быть, он сбежал от тебя? Нашел девушку в Бегемдере?

Она испуганно смотрит в его слегка выпуклые глаза:

— Нет, Сабиль Ади не сбежал. Он почти каждый день возвращает с гондарскими машинами пустую миску…

Скоро дорога влезает в невысокий лес. Лишь отдельные вершины сикомор возвышаются буграми над редколистным в эту пору лесом. Деревья в горных лесах сбрасывают листву в засуху: с декабря до конца мая чащи оголяются, «просвечивают». Исключение составляет часто встречающееся у дорог невысокое дерево со светло-серой корой, которое в отличие от своих поникших, голеньких собратьев украшается пышными красивыми цветами. Эфиопы называют его «антало», ботаники — «босвеллией». С началом дождей первым оживает и зеленеет подлесок: высокие, в рост человека, травы вроде бородач или дикого сорго; бесчисленное множество вьющихсяползучих растений — лианы, лесная соя, ломоносы; цепкие растения-паразиты; цветы — орхидеи, омежники, нарциссы, пурпурные лесные лилии. Очень много акаций мимоз. Некоторые из них, как, например, альбиция, или шелковая акация, растут и у нас на Кавказе и в Крыму На пологих прогалинах крепко стоят баобабы; раньше я думал, что этот «царь деревьев» растет только в открытой саванне. Впрочем, в предгорьях Семиена это не «царь» а так себе, мелкий «князек»: баобабы здесь и на плато Эритреи намного мельче своих суданских сородичей. Здесь же впервые увидел очень интересное дерево, отдаленно напоминающее нашу рябину, с крупными красными кистями; позже по ботаническому определителю узнал, что оно называется «поинцианой».