Эктор де Сент-Эрмин. Части вторая и третья - [8]

Да будет тебе известно, дружище, — продолжал Сен-Жан, — что есть на свете старушка-фея, которую забыли пригласить на крестины Сюркуфа, и зовут ее Терпеливостью. Впрочем, экипаж был так же раздражен, как и его капитан. Горе неизвестному судну, если оно окажется одной с нами силы и дело у нас дойдет до драки!

Подойдя как можно ближе к нему, «Доверие» пользовалось бы всеми преимуществами своей превосходной конструкции, но, поскольку такой маневр является чрезвычайно опасным в начале боя, мы выбираемся на ветер и идем бейдевинд, чтобы иметь возможность осуществить отход в случае крайней необходимости.

Наконец мы начинаем выигрывать ветер у незнакомца и, стало быть, маневрируем лучше, чем он; это открытие встречается радостными криками.

Сюркуф поднимается на грот-марс и садится рядом со мной.

«Черт возьми! — говорит он. — Сейчас мы узнаем, честную ли игру ведет этот корабль и действительно ли он хочет приблизиться к нам. Я старый морской волк, и меня так просто не проведешь. Мне известны все хитрости этих торговых кораблей, настоящих разбойников. Сколько я перевидел их: приличные с виду, они, находясь под командованием опытных капитанов, пытались напугать тех, кто охотился за ними, и притворялись, будто сами хотят вступить в бой!»

Сюркуф был настолько проникнут этой мыслью, что без колебаний держал курс «Доверия» так, что в конце концов мы оказались вынуждены подойти к противнику с наветренной стороны. И это были не шутки, ибо, если он ошибся, мы рисковали схлопотать бортовой залп в упор или нарваться на абордаж.

Сюркуф хватается за трос, соскальзывает на палубу, быстро приближается к лейтенанту и к своему старшему помощнику и, топнув ногой, говорит:

«Черт возьми, господа, я совершил грубую ошибку! Мне следовало сперва подойти поближе и затем походить разными курсами к ветру, чтобы разведать мощь и маневренность англичанина».

С этими словами Сюркуф хлопнул себя по лбу, выплюнул сигару, помолчал с минуту, пытаясь вновь обрести спокойствие, и добавил:

«Это хороший урок, и он пойдет мне на пользу».

Затем он берет подзорную трубу, несколько минут следит глазами за кораблем, после чего, хлопком сложив ее, созывает экипаж:

«Все на палубу, стройся!»

Мы поспешили собраться вокруг него.

«Черт побери! — сказал он. — Все мои сомнения теперь развеялись. Вы мужчины, а не дети, к чему мне скрывать от вас то, что я понял? Посмотрите хорошенько на англичанина: у него бюст в качестве носовой фигуры, блинда-трисы с простыми талями и что-то новенькое над верхними рифами фор-марселя. Так вот, это просто-напросто фрегат!»

«Фрегат, черт возьми!»

«А знаете, что это за фрегат? Это же проклятая "Сивилла", чтоб ей пусто было! Нам придется постараться, чтобы отделаться от нее, но ведь в конце концов я тоже не полный дурак; дай мне только привести судно поближе к ветру, и тогда любопытно будет поглядеть, как они примутся догонять нас. О, — воскликнул он, сжимая кулаки и скрежеща зубами, — если б только я не лишился половины своих людей, разбросав их по захваченным судам, которые пришлось отправить на Иль-де-Франс, черт побери, хотя никакого проку от этого мне не было, я бы позволил себе прихоть сказать пару слов этому англичанину, устроив потеху на четверть часа! Но с тем сокращенным экипажем, какой у меня есть, я не могу доставить себе такое развлечение, ведь это значило бы принести "Доверие" в жертву, не имея никакой надежды на успех; что ж, придется обмануть англичан. Но какую хитрость придумать, на какую приманку их поймать?»

Сюркуф перешел на корму, сел там, опустив голову на ладони, и глубоко задумался. Через несколько минут он нашел то, что искал, и вовремя: нас отделяло от «Сивиллы» уже не более половины расстояния пушечного выстрела.

«Английские мундиры!» — крикнул капитан.

На одном из последних захваченных нами судов были обнаружены двенадцать ящиков с английскими мундирами, которые везли в Индию; предвидя, что рано или поздно они принесут ему пользу, Сюркуф приберег их на борту «Доверия».

Стоило Сюркуфу произнести эти слова, которые понял каждый, и тревогу на всех лицах сменила улыбка; тотчас же из трюма вытаскивают сундуки и в твиндеке раскладывают английские мундиры; каждый моряк спускается в один люк, будучи во французском платье, а поднимается через другой одетым в красное: не прошло и пяти минут, как на палубе стояли сплошь англичане.

По приказу Сюркуфа десятка три наших матросов подвешивают руки на перевязь, другие обматывают головы окровавленными тряпками: чтобы добыть кровь, пришлось пожертвовать курицей. Тем временем к надводному борту судна, снаружи, приколачивают деревянные доски, призванные изображать заделку пробоин от пушечных ядер; затем ударами молота ломают планширы наших корабельных шлюпок. И, наконец, настоящий англичанин, наш главный переводчик, облаченный в капитанский мундир, завладевает вахтенным мостиком и рупором, в то время как Сюркуф, одетый простым матросом, встает рядом с ним, готовый подсказывать ему то, что следует говорить.

Наш мичман, славный малый по имени Блеас, напяливает себе на голову шлем английского офицера и подходит к вахтенному мостику, на котором стоит Сюркуф.