Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая - [58]

Казнь была назначена на семь часов.

Ровно в шесть тюремщики вошли в камеру осужденных, которых накануне они оставили в цепях и без оружия.

Но теперь они оказались свободными от цепей и вооруженными до зубов.

Кроме того, словно борцы, они подготовились к бою.

Они обнажились до пояса, скрестили на груди помочи и туго затянули широкие пояса, ощетиненные оружием.

В тот момент, когда это менее всего ожидали, послышался шум схватки. Затем все увидели, как из тюремного здания выбежали четверо приговоренных к смерти.

Ни единого крика не раздалось в толпе, настолько всем было понятно, что сейчас произойдет нечто ужасное, и настолько они внешне напоминали гладиаторов, вышедших на арену цирка.

Мне удалось пробиться в первые ряды собравшихся.

Оказавшись во внутреннем тюремном дворе, осужденные увидели огромную железную решетку, все еще запертую, а по другую сторону решетки, на площади, — неподвижно стоявших жандармов, державших у ноги карабины и образовывавших цепь, через которую невозможно было прорваться.

Осужденные остановились, собрались вместе и, по-видимому, с минуту о чем-то посовещались.

Затем Валансоль, старший из всех, подошел к решетке и с улыбкой, исполненной любезности, и со взмахом руки, исполненным благородства, приветствовал жандармов:

— Молодцы, господа жандармы!

Затем, повернувшись к трем своим товарищам, он воскликнул:

— Прощайте, друзья!

И с этими словами выстрелил себе в голову.

Тело его трижды повернулось на месте, и он ничком рухнул на землю.

Тогда Жайа, отделившись от группы, в свой черед подошел к решетке, направил оба свои пистолета на жандармов и взвел курки.

Он не выстрелил, но пять или шесть жандармов, видя себя в опасности, опустили карабины и открыли огонь!

Жайа пронзили две пули.

«Спасибо, господа, — промолвил он, — благодаря вам я умираю как солдат».

И он упал рядом с Валансолем.

Тем временем Рибье, казалось, обдумывал, каким образом ему, в свой черед, покончить с собой.

Наконец, по-видимому, он принял решение.

Рядом высилась колонна, поддерживавшая арку; Рибье направился прямо туда, вытащил из-за пояса кинжал, приложил его острием к левой стороне груди, а рукояткой — к колонне, затем обнял ее двумя руками, кивнул на прощание зрителям, потом друзьям и с такой силой прижался к ней, что лезвие кинжала полностью скрылось в его груди.

Какое-то мгновение он еще держался на ногах, но вскоре лицо его покрыла мертвенная бледность, руки его разжались, колени подогнулись, и он рухнул у подножия колонны.

Толпа, заледенев от ужаса, безмолвствовала.

Присутствующих охватило нечто вроде восхищения: они поняли, что эти героические разбойники были готовы умереть, но хотели умереть с честью, а главное, умереть красиво, подобно античным гладиаторам.

Мой брат, оставшийся последним, стоял на ступенях крыльца; лишь теперь он заметил меня в толпе и, глядя на меня, приложил палец к губам. Мне стало понятно, что он просит меня не рыдать. Я подчинился, но слезы невольно текли по моим щекам. В этот момент он сделал знак, что хочет говорить. Все смолкли.

Одному Богу известно, с какой тревогой я слушал.

Когда люди присутствуют на подобном зрелище, они жаждут слов не меньше, чем действий, особенно если слова проясняют действия.

Впрочем, чего ей было еще требовать, этой толпе? Ей обещали четыре головы, отрубленные одним и тем же образом, что было бы довольно уныло.

Взамен этого ей показали четыре совершенно разные смерти, четыре яркие, драматичные и неожиданные агонии, ибо ни у кого не было сомнений в том, что главарь намеревается умереть не менее своеобразно, чем его товарищи.

У Шарля не было в руках ни пистолета, ни кинжала. И кинжал, и пистолет остались заткнутыми у него за пояс.

Он прошел рядом с трупом Валансоля и встал между телами Рибье и Жайа.

Затем, как это делает актер, выходя на поклон к публике, он с улыбкой поклонился зрителям.

Толпа разразилась аплодисментами.

Да, она была жадной до зрелищ, но в то же самое время, осмелюсь сказать, среди всех, из кого она состояла, не было никого, кто не отдал бы частицу своей собственной жизни ради спасения жизни последнего из Соратников Иегу.

«Господа, — начал Шарль, — вы пришли посмотреть, как мы умираем, и вы уже видели, как умерли трое из нас. Теперь мой черед. Я охотно удовлетворю ваше любопытство, однако мне приходится предложить вам сделку».

«Говори! Говори! — закричали со всех сторон. — Проси, чего хочешь!»

«Кроме жизни!» — раздался голос женщины, явно той же, что так ликующе закричала после вынесения смертного приговора.

«Разумеется, кроме жизни, — согласился брат. — Вы видели моего друга Валансоля, который пустил себе пулю в лоб, видели моего друга Жайа, которого расстреляли, видели моего друга Рибье, который заколол себя кинжалом, и теперь хотите поглядеть, как мне отрубят голову на гильотине. Я вас прекрасно понимаю!»

При виде этого хладнокровия, при звуках этого голоса, без малейшего волнения ронявшего эти язвительные слова, по толпе пронеслось нечто вроде дрожи.

«Что ж! — продолжал Шарль. — Я сегодня добрый и готов умереть к нашему обоюдному удовольствию. Пусть мне отрубят голову, но я хочу взойти на эшафот сам, по своей воле, как пошел бы на ужин или бал, и, что является непременным условием, никто не прикоснется ко мне. Всякого, кто подойдет ко мне близко, — и он показал на рукоятки пистолетов, — я пристрелю! За исключением этого господина, — продолжил Шарль, указывая на палача, — ибо это дело касается только нас двоих и с той и другой стороны требует лишь соблюдения правил».