Эктор де Сент-Эрмин. Часть первая - [37]

Чтобы читатель мог понять последние слова г-на Лаффита, нужно пояснить, что реверанс в менуэте, являвшийся вершиной, краеугольным камнем всего этого хореографического сооружения, полагалось делать со шляпой в стиле Людовика XV, и никакая другая для этой цели не годилась.

Все бросились на поиски подходящей шляпы, и через минуту она была найдена.

Танец был исполнен с огромным успехом, и г-н Лаффит уже провожал мадемуазель де Пермон на ее место, как вдруг они столкнулись с г-ном де Тренисом, который, понимая, что опаздывает, со страшной одышкой влетел в зал, чтобы выполнить свое обязательство перед мадемуазель Лорой.

Господин де Трение остановился перед ними, имея вид еще более изумленный, чем разгневанный. Менуэт, который он должен был танцевать, о чем было известно всем, не только завершился без его участия, но и, судя по затихающим возгласам браво, завершился успехом.

— Ах, сударь, — смущенным голосом сказала ему мадемуазель де Пермон, — взгляните на часы, я прождала вас до полуночи, а менуэт был заявлен на одиннадцать. Наконец, в полночь матушка потребовала, чтобы я танцевала с господином Лаффитом, и, — с улыбкой добавила она, — мне дал на это приказ первый консул.

— Мадемуазель, — самым серьезным тоном ответил Трение, — госпожа де Пермон имела все основания потребовать от вас этой жертвы, ведь она хозяйка дома и обязана была показать своим гостям этот менуэт. К несчастью, я опоздал, и она была в своем праве; но если первый консул, — и г-н де Трение, который был на целых пять дюймов выше первого консула, смерил его взглядом, — дает приказ начать танец, который на самом деле не исполняют без меня, то он превышает свои полномочия и он неправ. Я не собираюсь докучать ему на его бранных полях, пусть же и он оставит мне мои гостиные. Я не ощипываю его лавры, пусть же и он оставит нетронутыми мои.

И, горделиво сев рядом с мадемуазель де Пермон, он с достоинством продолжил:

— Несомненно, у меня достанет мудрости, чтобы пережить огорчение, испытываемое мною из-за того, что я не танцевал с вами, тем более, что в этом есть моя вина и, опоздав, я не могу сердиться на вас за несоблюдение обещания, но ведь в этом менуэте королевы можно было стяжать лавры… Я бы танцевал его степенно, серьезно, но не печально, как делал это господин Лаффит. Хотя, в конечном счете, мне понравилось… Но увидеть то, что я увидел… О, я никогда не забуду этого зрелища!

Вокруг г-на де Трениса образовался большой кружок гостей, слушавших, как он изливает свою печаль. В числе слушателей был и первый консул, для которого подобные речи были настолько новыми, что он был готов поверить, будто имеет дело с сумасшедшим.

— Вы пугаете меня, — промолвила мадемуазель де Пермон, обращаясь г-ну де Тренису. — Что я такого сделала?

— Что вы сделали? Но как же, сударыня, вы, танцующая этот менуэт так, что я был бы счастлив танцевать его с вами… вы, столько раз разучивавшая его с Гарделем!.. И вы! О нет, этому нет имени! Вы идете танцевать с человеком, который, несомненно, прекрасно танцует, но танцует контрдансы. Повторяю, танцует контрдансы! Нет, сударыня, нет, он ни разу в жизни не смог сделать глубокого реверанса со шляпой! Нет, и я говорю это в открытую, он ни разу не смог этого сделать!

Заметив улыбку на лицах некоторых гостей, он продолжил:

— О, вас это явно удивляет! Так вот, сейчас я скажу вам, почему он никогда не смог сделать глубокого реверанса, того самого, по которому судят об умении человека танцевать менуэт; дело в том, что он не умеет надевать шляпу. Уметь надеть шляпу, господа, это все! Спросите об этом у дам, которые заказывают шляпу у Леруа, но, чтобы надеть ее, приглашают Шарбоннье. О, спросите господина Гарделя, и он расскажет вам целую теорию насчет того, как надевать шляпу! Кто угодно может напялить шляпу на голову, скажу даже больше, хорошо или плохо, это проделывают все. Но где то достоинство, где та уверенность, которая выверяет движение руки и предплечья… Вы позволите?

И, взяв огромную треуголку из рук того, кто ее держал, и, по-прежнему сопровождаемый половиной гостей, которые следовали за ним, словно на привязи, г-н де Трение направился к зеркалу, встал перед ним и, вполголоса напевая мелодию реверанса из менуэта, принялся кланяться с необычайным изяществом и полнейшей серьезностью, а затем со всей церемонностью, которую требует подобное действие, водрузил шляпу на голову.

Бонапарт последовал за ним, опершись на руку г-на де Талейрана.

— Спросите-ка его, — сказал он дипломату, — в каких отношениях он с господином Лаффитом; после его выпада в мой адрес, — с улыбкой добавил первый консул, — я не решаюсь заговорить с ним.

Господин де Талейран повторил танцовщику вопрос первого консула столь же серьезно, как если бы осведомился о недавней войне между Англией и Америкой.

— Ну, — ответил г-н де Трение, — в настолько хороших, в каких два талантливых человека, подобных нам, могут быть рядом при столь ощутимом равенстве сил. Тем не менее должен признать в нем достойного соперника; он славный малый и не завидует моим успехам… Правда, его собственные успехи должны делать его снисходительным… Его танец отличается живостью и силой. Он превосходит меня в первых восьми тактах гавота из «Панурга». О, здесь даже нет предмета для спора. Но вот, к примеру, в своих жете я громлю его полностью! В общем, — с презабавной серьезностью добавил танцовщик, — в выносливости он меня перещеголяет, но вот по части энергичности я заткну его за пояс!